Бла-бла-бла. Роман-каверза. Станислав Шуляк

начинает остервенело читать! Поначалу рассказы, один, другой… читательское собрание, отводя пятачки в сторону, снисходительно слушает. Тогда как по справедливости должно на скамьи вспрыгивать и головные уборы в атмосферу подбрасывать, прославляя Энгусова.

      Наш чтец кипятится, переходит на стихи. И вот уж он декламирует, с некоторым печёночным подвывом и отчасти даже с присядкою:

      На ветру калина,

      На колу дивчина,

      Жизнь моя – кручина:

      Поживу да сгину,

      Вам и не понять!

      С тихою усмешкой

      Дымной головешкой,

      Не ферзём, а пешкой,

      Смертию потешной

      Буду умирать.

      Ну и дальше в таком же духе.

      Энгусову в конце хлопали, а ещё бы они не стали хлопать!

      Правда, обсуждали по преимуществу ту тощую образину, ведущего вечера, и здесь умудрился, подлец, перетянуть одеяло на себя.

      Зато к Энгусову подошла девица, вся из себя сисястая, губастая, глазастая, как нынешняя старуха Джулия Робертс, подходит и говорит:

      – Привет! Я Морякова Люся. Это было так гениально, что прям п….ц! Я плакала!

      «Может, она хочет предаваться половым сношениям? – стал соображать Энгусов. – Они все хотят им предаваться, особливо с гениями. У гениев всё не такое!»

      А вслух сказал:

      – Что же гениального? Стихи, что ли?

      – Стихи у вас говно, рассказы ещё х..вее, но зато вы так через простое говорите о сложном, как никто из всех этих кондомов не делает и делать не может!!

      «Она хоть и пригодная к употреблению самка, но, должно быть, человеческая и житейская гадюка, по здравому исследованию, так что ещё большой вопрос, стоит ли с ней помысливать об продолжении», – скептически сказал себе Энгусов.

      Но и против воли об продолжении всё равно помысливалось.

      – В принципе, я как раз собирался сдриснуть по-великобритански, джентльменским манером, чтоб не слушать все эти орфографические знаки препинания и восторги, – сказал Энгусов вслух.

      Восторгов, правда, особенных не было, знаков препинания тем паче, это Энгусов, пожалуй, загнул. Тем более – орфографических.

      – Ничего не имею против подобных принципов в их нынешней формулировке, – витиевато ответствовала девица.

      Так вот они и сдриснули вдвоём: Энгусов весь в сполохах недавней славы и значения и Морякова, от коей благоухало какими-то эфирными (слишком эфирными) маслами.

      «О чём вообще говорить с этим, б…ь, племенем младым и незнакомым?!» – думал Энгусов, покуда они пёрлись по Фонтанке.

      Но опасения его оказались напрасными. За какие-то сто метров шествования по набережной этой подлой реки девица успела сообщить Энгусову, что скоро снимется в кино и станет знаменитой, для чего она на «Ленфильме» и ещё на куче разных студий оставила анкеты, и ещё она два года училась то ли в казанском театральном училище, то ли в рязанском (девица