Гранатовый остров (сборник). Владимир Эйснер

я вернулся в помещение, радостно-теплое с мороза, обнаружилось, что Таймыру моему постелена оленья шкура и он грызет кость с хорошим шматком мяса на ней.

      В «обдирочной» включили верхний свет. На столе была постелена скатерть, стоял чайный прибор, в корзинке – печенье и шоколад.

      – Садись с нами, – сероглазая хлопнула по свободному стулу рядом с ней.

      – Спасибо, девушки. Мне еще на ту сторону бежать.

      – Пережди. Последняя вахтовка в десять.

      – Зачем? Я напрямик.

      – Не советую. Вчера ледокол прошел.

      – А мне пилоты говорили: позавчера. Уже прихватило канал при ветре таком.

      – Тогда вот что, – Роза встала и принесла из соседней комнаты небольшой железный ящик, в каких механики держат инструменты. Вынула из него напильник на деревянной ручке. Уложила напильник на цементный пол и резко ударила молотком. Сталь раскололась посредине, образовав острые, рваные края. Половинку с ручкой на ней Роза протянула мне.

      – Держи. Если вдруг провалишься, этим когтем себя вытянешь.

      – У меня нож.

      – Руки порежешь. Да и соскальзывает, ломается, неужели не ясно?

      – Ясно, Роза. Мне приходилось.

      – Вот! Не фраерись!

      – Спасибо.

      – Будь ласка. А теперь не дури и садись за стол. Горячее в мороз не лишне.

      VI. Сватовство «майора»

      В общежитии строителей, где я был прописан, ужинали двое мужчин. Бутылка питьевого спирта стояла на столе. Мужики были уже «тепленькие», но стопка белья и два одеяла лежали на моей кровати. В этот поздний час кто-то сбегал к прачке на дом.

      – Спасибо, парни. А где остальные?

      – Суббота. По бабам! – объяснил старший из мужчин, каменщик Савелий Костыркин. – Вертак в пять сел. Где пропадал-то?

      Костыркин раньше работал охотником. Но потом бросил «эту собачью жизнь» и перешел на работу в пмк.

      – На складе. Пушнину дорабатывал.

      – Розку-то видел? Тама она?

      – Какую «Розку»? – мне и раньше был неприятен этот рослый кривоногий мужик с криминальным прошлым, а тут прямо закипело внутри.

      – Ну, еврейка эта. Симпотная такая. Мужик у ей в тундре три зимы как пропал. Санька Грушевский. Шкаф был метр девяносто на сто двадцать кило. Собаки вернулись, а нарты пустые!

      – И что, не нашли?

      – Так ночь. Где искать? Не искали. Уже в февралю менты на вертаке прошлись низенько, дак если и был труп, задуло давно.

      Как снег сошел, она еще раз вертак выпросила. Обратно ниче не нашли.

      Дак она с милиции не слазила, пока ей мента в помощь не дали, пешком значит. И с сыном. Два месяца в тундре. Все путики протопали, овраги смотрели. А че смотреть? Еслив «босой» на лед утащил, то тю-тю!

      – Так она что же, одна на зимовке?

      – В путину[6] бригада у ей рыбацкая. И дети. А зимой че ж, – одна.

      – Так ведь ночь три месяца!

      – На собаках. Они и в пургу домой привезут.

      – А волки-медведи?

      – Карабин у ей, ты че?

      Боже мой! Я вспомнил себя самого под зеленым светом сияний по восемь, по десять часов в тундре. Когда и больше,

6

Путина – Сезон рыбной ловли.