Гранатовый остров (сборник). Владимир Эйснер

красивой женщины, я молчал, она тоже не делала попыток продолжить разговор.

      Под моими неумелыми руками одна из шкурок порвалась и я невольно вскрикнул.

      – Что т-такое?

      – Порвал…

      Она посмотрела.

      – Малая дыра – не беда. Смочи края водой, чтоб дальше не лезло, и зашей, тогда ни х… не будет. Цена та же. «Елочкой» шить умеешь?

      – Че ж нет? Умею.

      – Уме-э-ешь? А наши мужики – нет. Как попало зашивают. А кто понаглей – к нам. «Помогите, бабочки, у меня пальцы толстые!» – она негромко, беззлобно рассмеялась. – Ну-к, дай гляну!

      Посмотрела, как я шью, и осталась довольна:

      – Иголку тонкую взял. Пра-а-вильно… Стежки бы меньше, а так ниче. Где учился-то?

      – Нигде, я деревенский.

      – Ну так что же – деревенский! Не каждый и деревенский знает. Тут был у нас один х… моржовый, – побежал еловую иголочку искать. Это в тундре-то! – она опять рассмеялась и откинулась к стене всем телом. – Ф-фу, притомилась! Так где, говоришь?

      – Нигде. Отец показал.

      – Он сапожник?

      – Нет. На колхозной ферме работал. Зимой – скотник, летом – пастух.

      – Пастухи – да, умеют по коже.

      – Конечно. Кнут сплести, седло зашить, сапоги залатать, а зимой валенки подшивали.

      – Валенки? Иглой или крючком?

      – И так и этак можно. Но я люблю крючком – ловчее.

      Она вдруг резко встала, подняла ногу на подоконник, нимало не смущаясь тем, что юбка задралась выше колена, и сдернула с ноги подшитый валенок с кожаным запятником на нем.

      – Иглой или крючком?

      Я осмотрел валенок. Подцепил концом ножа дратву стежка и потянул. Показался узелок, каких не бывает при работе иглой.

      – Подошва – крючком. И недавно. Узелки не стерлись. Запятник иглой пришит. Наверное, даже двумя иглами одновременно, так быстрее. Хорошая работа, аккуратная.

      – Это дядь Яша Фишман из Дома быта. Спец. Эх, какой мой папаня был мастер! Все начальство в его сапогах щеголяло. Для сук энкаведешных такие «лодочки» шил – закачаешься! Но и пил, как сапожник. Иди-к сюда!

      Она достала из под стола початую бутылку коньяка, из шкафчика на стене – два стакана, плеснула на ладони синей жидкостью из пузырька, вытерла руки марлей.

      – Рукомойник замерз. X… бы им в глотку, алкашне кочегарной! Протри руки тройнушкой, а то бывает, больной пес попадет.

      Я тоже протер руки одеколоном.

      – Вот, шоколадку отломи. «На ферме работал». Что, отец умер уже?

      – Да. И мама. Недавно.

      – И мои… Царствие им небесное. Помянем.

      Мы выпили, не чокаясь. Долго молчали.

      – Теперь – за знакомство. На «Вы» не говори, я не барыня.

      Она опять плеснула в стаканы на палец коньяку.

      Но выпить не успели. Открылась дверь и закутанная фигура указала на меня пальцем:

      – Новенький! К телефону. В колидоре на стене.

      Грушевская вышла следом.

      III. Сейф

      Некий сержант Будьласка (да что они тут, все с Украины?), из районного отделения милиции, требовал, чтобы