Старая-старая быль. Алёна Берндт

словах был резон, и скрепя душой, она с ним согласилась.

      – Ложись, поспи, – сказала она сыну, – Я тебя разбужу, как совсем стемнеет. Чтобы тебе до света успеть в Усольскую попасть, да меньше глаз чужих застать.

      Прохор улёгся и закрыл глаза. Засыпая, он видел, что мать истово молится за него, за отца и брата, за всех сродников перед образами, плачет и кладет земные поклоны.

      Глава 5.

      Пелагея Захаровна при свете лампадки смотрела на спящего сына, и не могла унять слёз. Страшилось и плакало материнское сердце, как отпускать в такое время свою кровиночку, одного, идти по давно прогнившей гати, по лесам, где таятся лихие люди. Да и сами черные болота никого не щадят, столько людей пропало в них.

      И за Катерину, жену Ефима, оставшуюся одну с малыми ребятами да хворым отцом в Усольской, ей было беспокойно. Рвалось на куски материнское сердце, душа леденела, а и всего, чем могла она помочь своим родным, так только Бога молить, чтоб оградил их от лихих людей.

      Когда ночь сгустилась, Пелагея Захаровна тихонько тронула за плечо спящего Прохора.

      – Сынок, ночь светлая, смотри, какая луна, – матушка подала Прохору одежду, – Вот, рубаху надень темную, до гати неприметно доберешься.

      Прохор собрался, не зажигая в избе лампы. Луна и вправду светила ярко, в окна избы лился её синеватый свет, пробегая дорожкой до самой печи посреди избы.

      Прохор надел темную одежду, бережно спрятал за пазуху письмо Ефима, взял в руки старый картуз и склонился перед матерью:

      – Благословите, матушка.

      Мать перекрестила сына, и припала к нему, силясь обнять его широкие плечи.

      – Ну, матушка, полно, – Прохор крепко обнял мать, – Полно тревожиться, всё обойдется! Не впервой мне по гати в Усолье бегать, мы с Ефимом тайком от вас с батюшкой черные болота давно вдоль и поперек излазили! Завтра в ночь обратно ворочу́сь!

      Пелагея Захаровна улыбнулась сыну, она и сама знала, что старшие её сыновья, тогда еще мальчишки, являются домой иной раз такие измазанные, что и сомнений не было – ходили на болота. И в то время её сердце иной раз и брала оторопь от мыслей, что мальчишки её бродят по болотам. Бранила их за это, отстирывая со штанов болотную грязь, грозилась сказать отцу, что вопреки его наказу и ногой не ступать на старую гать, и Ефимку и Прошку туда как на праздник тянет.

      А вот теперь сама туда сына снаряжала, нахмурив брови и сдерживая слёзы.

      – Бог с тобою, сынок! В добрый путь. Побереги себя, прошу.

      Прохор тихо выскользнул во двор, притворив за собою дверь. Вдохнул прохладу ночи и торопливо зашагал к мельнице, за которой и шла старая и уже почти не заметная тропа до старой гати. Он прошел огородом стариков Наумовых, чтобы не идти через половину Березовки и не перебудить всех деревенских собак.

      Знакомой с самого детства дорогой он дошел до болота. Подобрав длинную прямую палку, он сперва прыгал по примеченным раньше кочкам, чтобы добраться до того места, откуда начинались остатки старой гати. После ступил на ветхий,