Старая-старая быль. Алёна Берндт

отец стал говорить громче и первые же слова заставили его затаить дыхание и навострить уши.

      – Ты, Палаша, что есть в доме ценное, собери. Я на Вознесенье поеду в Вятку, договорился уж с Саввой Григорьевичем, он нам с Ефимом в конторе выделит ящик немецкий, с хитрым замком. Времена нынче не спокойные, в Ивановке вон, люди сказывают, налетели ночью. Молодцы все лихие, никого не пожалели. Старика-приемщика избили, да так, что он имя своё не вспомнит…, отвезу всё в Вятку, что я с артели выручил, да что Ефим с торфа привез. Оставь только, сколь на хозяйство нужно. Зерно к зиме докупим, я с Еремеевым Иваном сговорился, сена сами запасём, лужки заливные хорошо родят.

      – Ох, Федотушка! – всхлипнула мать, – Боязно мне, и ты уедешь. Я слыхала, Михайлиха баяла, Тохтин хутор разорили и сожгли… А с людьми что сталось, неведомо. Говорят, в болото всех покидали, пойди теперь сыщи! И ежели к нам нагрянут?! Проша молодой, горячий! Федюнька с Игнаткой еще малы, а тоже носы свои везде суют. Не сдержать! Ох, в лихое время, да в дорогу ты собрался!

      – Ты, Палаша, до времени о лихом не думай. Я не один поеду. Гордей Возников едет, с ним два молодца с артели. И со мной Михей поедет, да Ефим наш, не один я, не бойся. Ты себя береги, детей. Прохора я сам извещу, наказы ему свои оставлю. Он парень у нас не перечливый, сообразит, что делать надобно. Не лей слезу, обойдется все, заскучать не успеешь, как я вернусь.

      Федот ласково обнял жену, да что-то зашептал ей тихо, Прохор уже не слушал. Всё думалось ему, что же за лихие такие люди – душегубцы, что старика Тохтина не пожалели…. Прохор ездил когда-то, еще совсем малым, на тот хутор с отцом, и помнил доброго седого старика, его крепких, как молодые дубки, сынов… Неужели их и вправду в живых нет…

      Беспокойные мысли не давали уснуть, тянулись нитью одна за другой, совсем вытеснили из Прошиной головы сегодняшние Глашины насмешки.

      Глава 4.

      Перед отъездом в Вятку Ефим приехал из Усольского в дом родителей, чтобы помочь отцу собраться, и к Вознесенью всей компанией двинуться в путь.

      – Через два воскресенья воротимся, – тайком от отца говорил брату Ефим, – Ты Проша мать с братьями береги. Уши востро держи, ежели что худое про Усольское услышишь, то ты знаешь, как туда по старой гати идти… Ты уж постарайся, сбегай до моих, вдруг помощь какая нужна будет. Может случится что, так ты к нам их свези. Слыхал я, мужичок к нам на торфа́ прибился, пришлый, не наш. Боюсь я, как бы не поглядеть явился, прибыльное ли дело и где казна артельная. А она у меня была, боюсь я за Катю и детишек. Им всего и защитником остаётся, что Катин отец. Больной он, уж немощный…

      – Не беспокойся, сбегаю, проверю. Ты бы их сюда привез до времени, когда сам воротишься, – шептал Прохор брату в ответ.

      – Так ведь, кто ж знает, братко, откуда беды ждать! Говорят, в лесах те душегубы прячутся, за болотами не найти. И не выведать, где от них новой беды ждать – у нас в Усольской, или здесь, в Березовке.

      Отец с братом уехали, наказав Прохору в лес не ездить, помогать матери дома, младших братьев пестовать.

      Парень старался во всём подражать