и звук, и отзвук: из разных книг. Олег Чухонцев

без стука

      ходил я к ней нередко.

      Была она толстуха,

      предобрая соседка.

      Здорова ли, болеет –

      а поделиться не с кем…

      Средь бела дня белеют

      на окнах зановески.

      Сидит у ней Никола,

      хмельной женатый грузчик.

      Играет радиола,

      в углу среди игрушек.

      Ой, тонок слух у стенок,

      у стенок у фанерных,

      ой, хахали у девок,

      у девок не у первых.

      От скрипа, от позора,

      от злого наговора –

      играет радиола,

      играет радиола!

      А муж ее в тюряге

      по дурости, по пьяни,

      теперь ей бедолаге

      вся радость –   хмель в стакане.

      А дети где? А дети –

      в песочке, в куче сора –

      забыли всё на свете.

      Постой же, радиола!

      Поймут ли бабье горе

      и мамкины секреты?

      А знаю я другое,

      а помню я не это.

      Ей помнится самой же –

      сама в беде утешит,

      поможет, если может.

      Нет, просто люди брешут!

      Она ведь помнит Родьку,

      лелеет Родиона!

      …Буравит штопор пробку,

      играет радиола.

      А утром снова скажет:

       – Здорово! Как живется? –

      Письмо его покажет,

      покажет, отвернется.

      Стоит неловко, боком,

      у приоткрытой двери,

      стоит, как перед Богом,

      в которого не верит.

1959

      Семен Усуд

       – Во как! – обычно скажет Семен Усуд,

      если вдруг кто-то где-то отколет штучку,

      выпятит губы, словно найдет колючку,

       – Я так и знал! – и сглотнет ее, как верблюд.

      Что ни случится: в глаз попадет ресница,

      и не ему, а соседу, на сеновал

      малый затащит девку, а та девица, –

      скорбно надует губы: – Я так и знал!

      Всё-то он знает, всё-то он глазом точит,

      словно нечистая сила ест мужика;

      встанет перед забором, если доска

      плохо прибита: – Во! – и доска отскочит.

      Словно ребенок, а по летам старик,

      не приложил он рук ни к чему и –   дальний –

      ходит среди людей, и худой кадык,

      как у верблюда, пришлою дышит тайной.

      Глянешь –   куда его черти с утра несут? –

      кепку надвинет и чешет себе, сердешный,

      мучимый любопытством иль скукой здешней? –

      кто его знает. – Куда ты, Семен? – У суд.

      Тем и живет. А кто? А откуда родом? –

      тайна и есть. Работал ли где когда?

      Словно однажды вышел с другим народом

      и по пути отстал и забрел сюда.

      Сроки ли выйдут, на душу ль камень ляжет

      как облегченье, войдет ли под карк ворон

      Высший Судья: – А ну-ка скажи, Семен,

      не за себя, за тех! – и Семен всё скажет.

      Как-то встречаю осенью –   шел отстрел

      диких собак, – и вспомнил