и звук, и отзвук: из разных книг. Олег Чухонцев

* * («Свет мой поздний – моя проходная…»)

      Свет мой поздний –   моя проходная,

      дай уснуть на твоей раскладушке,

      где горячей щекой припадаю,

      пропадаю в горячей подушке,

      где за дверью, запарившись к ночи,

      спит убитый работой рабочий,

      а напротив, скучая без денег,

      спит убитый бездельем бездельник.

      В малом мире, подверженном буре,

      в тесной кухне, где слухи да вздохи,

      постигаю на собственной шкуре

      неустрой коммунальной эпохи:

      есть друзья, а в душе недоволен,

      одиночеством, может быть, болен;

      есть враги, а в душе наболело,

      может быть, и вражда надоела.

      И однажды наступит расплата,

      и тогда, как куска побирухе,

      станет совестно доброго взгляда

      одинокой и бедной старухи,

      и увижу, что нету богатства,

      кроме нашего бедного братства,

      нету платы иной, кроме хлеба,

      нету правды другой, кроме Неба!

1964

      Два стихотворения

I

      …А в эти дни горели за Посадом

      болота, и стояла мгла в Москве,

      и скрип травы, желтевшей самосадом,

      был жесток при неслышимой листве.

      А со степей казахских и каспийских

      шел зной –   и было небо как в огне.

      Душа болела о родных и близких,

      о матери я думал, о жене.

      Нет, не любовью, видно, а бедою

      выстрадываем мы свое родство,

      а уж потом любовью, но другою,

      не сознающей края своего.

      Да что об этом! Жизнью и корнями

      мы так срослись со всем, что есть кругом,

      что кажется, и почва под ногами –

      мы сами, только в образе другом.

      Я вижу те места… Теперь там пусто.

      Поселок брошен, а погост сгорел.

      Могил не стало, и такое чувство,

      как будто я вдвойне осиротел.

      И где моя судьба в судьбе народной,

      и что со мною станется и с ней –

      не разберешь: так едок дым болотный!

      Земля горит на родине моей…

1972II

      А злоколючий пух чертополоха

      кружился над разрытым пустырем,

      где в котловане новая эпоха

      вбивала рельсы под высотный дом.

      И ухал молот по стальной опоре,

      а в стороне, когда молчал металл,

      за насыпью, как за окопом в поле,

      контуженый кузнечик стрекотал.

      И я вовек не чувствовал так жгуче,

      как горяча непавшая роса,

      как тяжела непролитая туча,

      на чем стоят железные леса.

      Ну что еще, какую тяжесть надо

      перетерпеть в судьбу и ремесло,

      чтоб всё –   от инженерного снаряда

      до Божьей твари –   смыслом проросло?

1972

      * * * («Черемуха из-под дождя…»)

      Черемуха из-под дождя,

      пятилепестковая одурь,

      тебя я услышал, поодаль

      от ярких рядов проходя.

      Черемуха?