и звук, и отзвук: из разных книг. Олег Чухонцев

где-то рядом,

      колотят клюшки по мерзлой банке.

      А снегу, снегу –   само сиянье!

      Гляжу –   а вас и следы простыли.

      Лишь снег остался да в поминанье

      два красных яблока на могиле…

III

      На бывшем пруду монастырском ребячий каток.

      Кресты и ограды, а рядом канадки и клюшки.

      Еще мы побегаем малость, подышим чуток,

      пока не послышится судный удар колотушки!

      Как жизнь эта мечется –   зимня, желанна, жалка,

      но высшая мера часы роковые сверяет:

      стучит колотушка –   и рядом удары с катка,

      играют мальчишки –   и трубы играют, играют…

1974Велосипеды

      Что есть и что останется –   не знаю.

      Как тень мелькает за ее спиной

      стремительной, как вспыхивает солнце

      на втулке колеса! Она легка

      как бабочка, и на лету трепещет

      крахмальный фартук белый –   догони!

      И колея в черемушник ныряет,

      и воздух, воздух хлещет и пьянит,

      а я припал к рулю, верчу педали,

      я догоню ее! Но нет, едва ли…

      Как ненасытна жизнь в пятнадцать лет!

      Записка в книге, зуд велосипедный –

      и целый день томишься, и во сне

      куда-то сломя голову несешься,

      она на раме, ты в седле –   и прядь

      отбившаяся горячит и дразнит,

      а повернется –   губы и глаза,

      глаза и губы –   и колючий шелест,

      желанья полный, рама и седло –

      и пустота!.. О, разрешенье плоти, –

      так выбивает пробку к потолку

      и раздраженно пузырится пена!

      А мы, душа, другие знали сны,

      но пролетели врозь велосипеды,

      лишь имена Simpson и Diamant

      еще тоской черемуховой веют,

      послевоенной, злой…

                                        Но чтоб теперь,

      теперь столкнуться на перроне: ты ли? –

      и отшатнуться: круглое лицо,

      прямая полногрудая фигура,

      затянутая узким ремешком

      как дачный саквояж, и зонт японский –

      чужое всё! – и только твердый взгляд

      как вызов да еще сухие губы

      надменные…

                            Зачем, зачем всю жизнь

      я догонял тебя? Теперь я знаю,

      что первая любовь обречена,

      но медлю почему-то… Так однажды

      стоял я у киоска Porno-sex,

      о принце Датском смутно вспоминая,

      о вопле паровозном, о письме:

       – Я больше не люблю тебя, – а рядом

      вечерний Копенгаген жил, и негр

      глядел в киноглазок, и кто-то шею

      тянул, чтоб оттеснить его, взглянуть,

      увидеть нечто… Есть у нас секреты,

      а тайны нет… Как вздрагивает зонт…

      Нелепо говорить, молчать нелепо.

      И хорошо, что поезд подошел.

       – Звони! – и двери стукнулись резиной…

      Не может быть, чтоб я тебя любил.

      Не может быть. Я ничего не помню.

      Но отчего же так не по себе,

      как будто