и звук, и отзвук: из разных книг. Олег Чухонцев

хочет –   в Палестину,

      а я –   в Пелопоннес!

      И так я заиграю,

      как истмийский флейтист.

      И отзовется с краю

      опушки птичий свист.

      Но что там? В хвойном мраке –

      всё ближе, ближе –   ах! –

      не птицы, а бродяги

      с дубинками в руках.

      Они посторонятся

      и станут за сосной.

       – Своим ли прибедняться?

      Идемте! Кто со мной?

      Они переглянутся

      о чем-то о своем

      и только улыбнутся,

      дубинки взяв: – Идем!

      Один, другой и третий –

      все трое –   напрямик.

       – Друзья, Зевес свидетель,

      нам дудка проводник.

      А грай в вороньих гнездах!

      А столько воронья!

       – Вы чувствуете воздух

      иного бытия?

      А солнечные пятна!

      А красные цветы!

      И голос: – Мы-то ладно,

      но чувствуешь ли ты?

      И словно шило, что ли,

      пронзило левый бок.

      И выпали от боли

      и дудка, и мешок.

      И что еще? Потемки.

      Я охнул –   и упал.

      И кто-то в перепонки

      впотьмах застрекотал.

      И заскрипел, и дрелью,

      буравящей сучок,

      засвиристел под дверью –

      так тоненько –   сверчок…

      Оставим объясненья.

      Кто ведает о том,

      какие сновиденья

      перед последним сном?

      Я мало жил –   и много.

      Там умер –   здесь воскрес.

      Но где она, дорога

      в родной Пелопоннес?

      А жизнь всё безымянней,

      и многие в тени.

      И мы, будильщик ранний,

      и мы с тобой одни.

      Лишь рядом из поселка

      сосновый скрип глухой

      да поздняя поземка

      по опали сухой…

1973* * * («Еще помидорной рассаде…»)

      On the fairest time of June.

Keats[1]

      Еще помидорной рассаде

      большие нужны костыли,

      и щели в искрящей ограде

      вьюном еще не заросли;

      еще предзакатные краски

      легки как однажды в году,

      и пух одуванчиков майских

      не тонет в июньском пруду.

      Но так сумасшедше прекрасна

      недолгая эта пора

      и небо пустое так ясно

      с вечерней зари до утра,

      что, кажется, мельком, случайно

      чего ни коснется рука –

      и нет, и останется тайна

      на пальцах, как тальк с мотылька.

      О, лучше не трогай, не трогай.

      Что правды? Иди как идешь

      своей легкодумной дорогой

      и тайны чужой не тревожь.

      Довольно с тебя и окрайны,

      и неба, и вспышек гвоздик.

      Ты, может быть, сам не без тайны,

      но, к счастью, ее не постиг.

1973* * * («Заплачет иволга и зацветет жасмин…»)

      Заплачет иволга и зацветет жасмин.

      И догадаешься: ты в мире не один.

      Так тишь колодезна. Так вёдро глубоко.

      Гроза промчалась –

1

В прекрасную пору июня. Китс (англ.).