и звук, и отзвук: из разных книг. Олег Чухонцев

был готов.

      И тонкий-тонкий звук

      терялся вдалеке,

      и я –   как всё вокруг –

      висел на волоске.

1965* * * («В нашем городе тишь да гладь…»)

      Ю. Ряшенцеву

      В нашем городе тишь да гладь,

      листья падают на репейник,

      в оголенном окне видать,

      как неслышно пыхтит кофейник.

      Ходят ходики, не спеша

      поворачиваясь на гире,

      и, томясь тишиной, душа

      глохнет в провинциальном мире.

      Что он слышит, мой мертвый слух?

      То и слышит, что слушать больно:

      как хрипит под ножом петух,

      как корова мычит на бойне?

      В нашем городе тишь да крышь,

      что мы знаем –   не знаем сами,

      но за что ни возьмись –   глядишь,

      не сойдутся концы с концами.

      И поймешь в невеселый час,

      что на осень нашла проруха:

      просвистелась она –   и нас

      оглушила на оба уха.

      Оголила сады насквозь

      и дала разглядеть сквозь слезы,

      как летят, разлетаясь врозь,

      лист осины и лист березы…

1965Похвала Державину, рожденному столь хилым, что должно было содержать его в опаре, дабы получил он сколько-нибудь живности

      Малец был в тесто запечен

      и, выйдя на дрожжах оттуда,

      уже в летах, зело учен,

      подумал: – Нет добра без худа.

      А был он тертым калачом,

      врал правду, но, как говорится,

      уж коли Оры за плечом,

      то что тебе императрица.

      Ну кто бы знал, какой обман –

      наутро лечь, в обед проснуться

      и только вычистить кафтан,

      как –   бац! – на рифме поскользнуться.

      Ну кто бы думал, что за прыть –

      водить императрицу за нос

      и с тем предерзостно открыть

      свой век, на будущий позарясь.

      Пока он дрых за семерых,

      все хлебы время перемесит,

      и глядь –   на чашах мировых

      нас недоносок перевесит.

      Первейший муж, последний жох,

      не про тебя моя побаска:

      я сам не плох, но –   видит Бог –

      не та мука, не та закваска.

      Малец, себя не проворонь –

      ори! А нету отголоска,

      как он –   из полымя в огонь –

      не можешь? В том-то и загвоздка!

1965* * * («Я не помнил ни бед, ни обид…»)

      Я не помнил ни бед, ни обид,

      жил как жил –   и во зло, и во благо.

      Почему же так душу знобит,

      как скулит в непогоду дворняга?

      Почему на окраине дней

      самых ясных и самых свободных

      так знобит меня отблеск огней

      и гуденье винтов пароходных?

      Верно, в пору стоячей воды

      равновесия нет и в помине,

      и предчувствие близкой беды

      открывается в русской равнине.

      И присутствие снега и льда

      ощущается в зябком дыханьи,

      и такая вокруг пустота,

      что хоть криком кричи в мирозданье.

      Никого…