и звук, и отзвук: из разных книг. Олег Чухонцев

его всяким словам.

      На правах человека и друга

      из него человека создам.

      Корабли от Земли улетают.

      Но вселенская бездна мертва,

      если здесь, на Земле, не хватает

      дорогого для нас существа.

      Друг предаст, а невеста разлюбит,

      отойдет торжествующий враг,

      и тогда среди ночи разбудит

      вдохновенное слово:

      – Дур-рак!

      Что ж, сердись, если можешь сердиться,

      да грошовой едой попрекай.

      Бог ты мой, да ведь это же птица,

      одержимая тварь –   попугай!

      Близоруко взгляну и увижу:

      это он, заведенный с утра,

      подарил мне горячую крышу

      и четыре холодных угла.

      Так кричи над разбуженным бытом,

      постигай доброту по складам.

      Я тебя, дуралея, не выдам.

      Я тебя, дурака, не продам.

1961Дельвиг

      Из трубки я выдул сгоревший табак,

      Вздохнул и на брови надвинул колпак.

А. Дельвиг

      В табачном дыму, в полуночной тоске

      сидит он с погасшею трубкой в руке.

      Смиренный пропойца, набитый байбак,

      сидит, выдувая сгоревший табак.

      Прекрасное время –   ни дел, ни забот,

      петух, слава Богу, еще не клюет.

      Друзья? Им пока не пришел еще срок –

      трястись по ухабам казенных дорог.

      Любовь? Ей пока не гремел бубенец,

      с поминок супруга –   опять под венец.

      Век минет, и даром его не труди,

      ведь страшно подумать, что ждет впереди.

      И честь вымирает, как парусный флот,

      и рыба в каналах вверх брюхом гниет.

      Жизнь канет, и даром себя не морочь.

      А ночь повторяется –   каждую ночь!

      Прекрасное время! Питух и байбак,

      я тоже надвину дурацкий колпак,

      подсяду с набитою трубкой к окну

      и сам не замечу, как тихо вздохну.

      Творец, ты бессмертный огонь сотворил:

      он выкурил трубку, а я закурил.

      За что же над нами два века подряд

      в ночах обреченные звезды горят?

      Зачем же над нами до самой зари

      в ночах обреченно горят фонари?

      Сидит мой двойник в полуночной тоске.

      Холодная трубка в холодной руке.

      И рад бы стараться –   да нечем помочь,

      уж больно долга петербургская ночь.

1962* * * («В полуночь петух на деревне…»)

      В полуночь петух на деревне

      кричал, и в соседних дворах

      собаки зашлись, и деревья,

      обстав, скрежетали впотмах.

      И желуди шлепались оземь,

      шурша в прошлогодней листве

      как мыши, и шастала осень,

      с которой я в дальнем родстве.

      Я понял: погода ломалась,

      накатывался перелом,

      когда топором вырубалось

      всё то, что писалось пером;

      когда отсыревшая спичка

      от медленного сквозняка

      шипела и фыркала вспышка,

      как кошка во тьме