и звук, и отзвук: из разных книг. Олег Чухонцев

по двору с яйцом,

      гремит дубовая кадушка

      с заплесневелым огурцом.

      Не знатоку чесать в затылке,

      но дело ль, числясь знатоком,

      баклуши бить, когда в парилке

      сшибают плесень кипятком?

      И вот сосед снимает китель,

      фуражку вешает на гвоздь.

      Он, огородник и любитель,

      почуял страсть и даже злость.

      О, как ему осточертело –

      дежурка… граждане… народ…

      Вот огурцы –   другое дело.

      Деревня… Детство… Огород…

      Соли, соли, пока не поздно,

      смурную душу отводи,

      гляди не грозно, а серьезно

      и даже весело гляди.

      Чтобы никто не взял на пушку

      ни за понюшку табака,

      соли да камень на кадушку

      клади –   тяжелый, как судьба!

1964* * * («За амбаром, за сквозным забором…»)

      За амбаром, за сквозным забором

      на тесовой струганой скамье

      говорим неспешным разговором

      со старухой о житье-бытье.

      День-деньской она всё шьет да порет,

      моет пол да садит огород

      и за мукой мученской не помнит,

      сколько лет спокойной жизни ждет.

      Да и что ей, бабе деревенской,

      что ей помнить, темной да босой?

      Николай-угодник, не побрезгуй,

      одели дешевой колбасой!

      Эх, недоля –   улица да поле! –

      по-крестьянски окрестила лоб

      и сложила руки на подоле:

       – Мне б теперь попариться да в гроб.

      Не забуду: пахло свежим тесом

      и на ребра покрасневших крыш

      падал стриж и прямо перед носом

      круто взмыл, распарывая тишь.

      И томились в сумерках задворки,

      и горел как проклятый закат,

      и глядел невидящий и долгий

      взгляд ее… Ее потухший взгляд…

1965По воду

      Дня не видно за летней страдою.

      Мама знает –   не буду упрямиться.

       – Ты сходил бы, сынок, за водою,

      а то вовремя мне не управиться.

      Я пойду за палатку, за церковь,

      буду ведра на дужках раскачивать,

      а потом зацеплю на зацепку,

      стану медленно ворот раскручивать.

      Вот кручу я, а сам вспоминаю

      всё о ней да о ней –   на беду мою,

      и пока я ведро подымаю,

      обо всем, обо всем передумаю.

      Изменить ничего не изменишь,

      крутишь ручку –   она уже теплая.

      Ах, колодец, тебя не измеришь –

      темен сруб, как душа ее темная.

      Подымать –   это надо привычку.

      Расплескаешь… А к слову заметится:

      не поймать, если выпустишь, ручку –

      как ошпаренная завертится.

      Я ведро подымаю руками,

      а бока запотевшие, потные.

      Я к ведру прилипаю губами –

      словно губы ее: холодные.

      Ходит в горле кадык, льет за ворот.

      Рукавом –   не подумайте: плачу я –

      утираюсь и снова за ворот,

      жму