Ф. А. Абрамов. Сборник. Федор Абрамов

Варвару за подол Дарья. – О мужике горевала идет…

      Женки с любопытством начали вытягивать шеи: какой еще подвох придумала Дарья. А когда слева от своего зарода увидели идущего по лугу Николашу Семьина, добродушно заусмехались:

      – Вот как, вот как вышагивает!

      – Головушку-то как петух несет.

      – Еще бы, экой кусок урвал.

      – Что она и нашла-то в нем? Всю жизнь в кузнице, а кроме замка да ведра…

      Николаша с полным пренебрежением к дождю, который давно уже потерял свою первоначальную ярость, шел неторопливо, – прямо напоказ, – голова склонена набок, мокрые хромовые сапоги блестят за версту, а из-под короткого пиджака, небрежно накинутого на тощие плечи, щегольски выпущена длинная белая рубаха, пестро расшитая по подолу. Он, конечно, знал, что на него смотрят, и старался, что называется, не ударить лицом в грязь.

      – Женишок! Приворачивай на перепутье! – дружно, на разные голоса закричали женки.

      Николаша развел руками, показал на кожаную сумку: некогда, мол, по машинной части спешу, но когда женки снова закричали, снизошел – повернул к народу.

      Дарья, едва он приблизился, скаля белые зубы, выпалила:

      – Про тебя, Миколай, говорим. Дивимся, как ты эдаку девку улестил.

      Николаша, пытаясь скрыть довольную улыбку, тоном опытного человека ответил:

      – Любовь – дело известное…

      – Верно, верно, Колька, – подмигнула ему Варвара, – любовь не картошка.

      – А у тебя, Миколай, губа не дура: знаешь, чье поле топтать. Небось на наш картофельник не позарился, на служащую потянуло.

      – Да и он не у пня стоит – мастеровой. Видишь, сумочку какую завел.

      – Портфель это, глупая, – не знаешь.

      Николаша стоял, переминаясь с ноги на ногу, повертывал то туда, то сюда мокрою, в жидких косицах голову и был рад-радешенек. Он все принимал за чистую монету.

      – Свадьбу играть будете але как? – допытывались женки.

      – Свадьбу? Они свадьбу-то который месяц играют. Верно, Миколай?

      – Ну народ, попадешь на ваши зубы… – покрутил головой Николаша, сдерживая довольную улыбку, и хотя он мог бы пробыть на таких зубах сколько угодно, он все же решил не терять своего достоинства; перекинул на другое плечо сумку с брякнувшим инструментом и, выпрямившись, зашагал по назначению.

      Женки, провожая его глазами, снова принялись перемывать косточки.

      – Выбрала Олена муженька. А нос-то задирала, форсу-то сколько было…

      – А чего? За эдаким еще лучше. Под башмаком держать будет.

      – Да ведь он супротив ее…

      – Ничего, – трезво рассудила тощая чернявая бабенка, – пойдут робятища, соки-то повысосут. Я, бывало, в кожу не помещалась, а сейчас, вишь, шкилет один.

      – И что это за наказанье такое нашему брату? – разжалобилась ее соседка. – В муках рожаешь, день и ночь трясешься над ними, а вырастишь – сердцем изойдешь. А на войну угонят – о, горюшко! Как подумаешь иной раз – зверю последнему позавидуешь.

      – Не ты первая позавидовала, – живо перебила ее моложавая Дарья. – Слыхала, как бабы справедливости