Четыре пьесы. Комнатная девушка ■ Так уж случилось ■ Отель «Монплезир» ■ Логика сумасшедшего. Александр Жабский

На неё в молодости?

      ДОБРОРАДОВ. Я её в молодости не знал. Мы знакомы с ней всего-то лет двадцать, если не меньше.

      ИЛЛАРИЯ. Вы сблизились в таком возрасте?! А что, так бывает?

      ДОБРОРАДОВ. Как видишь. А возраст-то тут не причём. Всё дело в здоровье и полноте ощущения жизни. Если человек хвор и жизнь ему не мила, то он и в твоём возрасте ничего уж не хочет.

      ИЛЛАРИЯ. Пока я таких не встречала.

      ДОБРОРАДОВ. Какие твои годы! Ещё всякого навидаешься.

      ИЛЛАРИЯ. А что, правда Ирина предлагала нарожать вам детей?

      ДОБРОРАДОВ. Было дело… Но, во-первых, какие дети, если нет любви, потом у меня они уже есть, даже есть и внучок. И, наконец – о каких детях может идти речь в мои-то года. Я ведь их вырастить не успею – а это, девочка, главное в жизни – успеть вырастить своих детей. Я помню, мой отец, он был парализован и девять лет лежал – у него вся левая сторона отнялась, когда мне было только восемь, учился во втором классе. Так вот он всё матери да и всем говорил: дожить бы, когда наш Сидор станет студентом.

      ИЛЛАРИЯ. И… что?

      ДОБРОРАДОВ. Он дожил! И умер в конце моего первого семестра, перед самой зимней сессией. Но я ведь родился, когда ему было под 60, а мне-то сейчас уж под семьдесят. Нет, бог с тобой, какие дети… Ты что на меня так смотришь?

      ИЛЛАРИЯ. Да подумала вдруг, что и я бы смогла. Ирина-то вряд ли – она вертихвостка, а я бы уж точно. Вы такой человек… И дети есть у вас, и внуки, а вы такой при этом одинокий.

      ДОБРОРАДОВ. Это сознательно! Я по натуре волк-одиночка – твоя бабушка знает. У меня в самом деле нет ничего, вернее – не было до недавнего времени, до одного чудесного события, когда мою книгу вдруг издали в Америке, она стала бестселлером. Только после этого я смог купить эту квартиру, а прежде у меня не было ни дома своего, ни семьи, ни имущества, ни сбережений. Только я сам со своей крохотной пенсией. Казалось бы, вот убожество, да? А я счастлив! Я прожил замечательную жизнь.

      ИЛЛАРИЯ. Счастливы? Почему?

      ДОБРОРАДОВ. Потому что всю жизнь занимался только и только тем, что мне нравилось. Это трудно понять…

      Доброрадов запинается, подыскивая слово.

      ИЛЛАРИЯ. Вы наверно хотели сказать – обывателю?

      ДОБРОРАДОВ. Нет, так нельзя сказать, а то выйдет будто я какой-то сам себе небожитель, а подо мной копошатся ничтожные букашки. Это трудно понять людям вообще – и возвышенным, и приземлённым, одним словом, всем, кто не такой, как я и немногие, подобные мне. Мы не лучше других и не хуже, мы просто – другие.

      ИЛЛАРИЯ. Я бы одна не смогла. И такая жизнь не по мне.

      ДОБРОРАДОВ. И прекрасно! Каждому должно прожить свою жизнь – как он её понимает и сумеет построить. Строй свою – по своему разумению, собственному проекту, твоим личным расчётам и намёткам. Что получится – неведомо, но что бы ни получилось, прожив жизнь, тебя не будет, как и меня теперь, никогда снедать горечь: вот, мол, послушалась кого-то, жила по его плану – ну и дура, а теперь ничего не исправишь. И хоть крюк ищи, как Марина Цветаева. В моей жизни тоже уже ничего не исправишь –