Горбун, Или Маленький Парижанин. Поль Феваль

молодой откупщик. Среди прочих здесь были Альбре и Таранн, оба финансисты, барон фон Батц, благонамеренный немец, приехавший в Париж в надежде познать в этом городе все разновидности разврата, виконт де Лафар, Монтобер, Носе, Жиронн, все гуляки и распутники, все дальние родственники или уполномоченные дальних родственников Невера; принц Гонзаго созвал их на торжественный семейный совет, о котором упоминал господин де Пероль и на котором нам вскоре предстоит присутствовать.

      – Как распродажа? – поинтересовался Ориоль.

      – Неудачно, – холодно ответил Гонзаго.

      – Ты слышал? – прошептал в укрытии Плюмаж.

      Галунье, стирая со лба крупные капли пота, сказал:

      – Он прав. Эти петушки позволили бы ощипать себя до последнего перышка.

      – Господин Гонзаго, вы потерпели неудачу в делах? – воскликнул Ориоль. – Да быть такого не может!

      – Судите сами. Последние места я сдал одно за другим по двадцать три тысячи ливров.

      – В год?

      – В неделю!

      Новоприбывшие воззрились на будущие клетушки и на тех, кто их приобрел.

      – Двадцать три тысячи! – в совершенном изумлении повторяли они.

      – Надо было начинать с этой цифры, – сказал Гонзаго. – У меня была почти тысяча номеров. За сегодняшнее утро я получил бы чистыми двадцать три миллиона.

      – Но это же безумие!

      – Да. Но это только начало, мы еще не то увидим. Сперва я сдал двор, потом сад, потом вестибюль, лестницы, конюшни, службы, каретные сараи. Сейчас у меня остались только мои покои, но, черт возьми, у меня большое желание переселиться жить на постоялый двор.

      – Кузен, – предложил де Шаверни, – по нынешним ценам я готов уступить вам свою спальню.

      – Чем больше нехватка мест, – продолжал Гонзаго, стоя в кругу новых гостей, – тем сильней возрастает лихорадка. А у меня уже ничего не осталось.

      – Поищи, кузен. Доставим удовольствие твоим гостям и проведем небольшие торги.

      – Да нету ничего, – отвечал Гонзаго, но, подумав, воскликнул: – А! Есть!

      – Что? – послышалось со всех сторон.

      – Собачья будка.

      В группе придворных раздался хохот, однако торговцы не смеялись. Они задумались.

      – Господа, вы полагаете, я шучу, – заявил Гонзаго, – а я готов держать пари, что стоит мне захотеть, и я получу за нее не сходя с места десять тысяч экю.

      – Тридцать тысяч ливров за собачью будку! – раздался недоверчивый голос.

      Придворные вновь расхохотались.

      Но вдруг между Навайлем и Шаверни, которые хохотали громче всех, протиснулась странная голова с чудовищно всклоченными волосами – голова горбуна. Тонким, надтреснутым голосом горбун объявил:

      – Беру собачью будку за тридцать тысяч ливров!

      IV

      Щедрость

      Горбун, несомненно, был умен, хотя он и согласился на эту ни с чем не сообразную цену. У него был острый, колючий взгляд и крючковатый нос. Чуть приметная улыбка, таящаяся в уголках губ, свидетельствовала