Горбун, Или Маленький Парижанин. Поль Феваль

воодушевленно зашумели:

      – Никаких «но»!

      – Монсеньор, мы все сплотимся вокруг вас! – веско заявил Ориоль.

      – Монсеньор, – вставил Таранн, финансист шпаги[43], – умеет помнить о тех, кто ему служит!

      Намек не должен быть слишком хитроумным, но этот был чересчур прямым. Каждый из присутствующих принял равнодушный и независимый вид, дабы его не заподозрили в корыстности. Шаверни послал Гонзаго торжествующую, насмешливую улыбку. Тот погрозил ему пальцем, словно шаловливому ребенку. Гнев его прошел.

      – Я чрезвычайно ценю преданность Таранна, – произнес он с ноткой презрения в голосе. – Таранн, друг мой, вы получаете податные откупы в Эперне.

      – О, монсеньор! – выдохнул откупщик.

      – Не нужно благодарностей, – остановил его Гонзаго. – Монтобер, откройте, пожалуйста, окно, мне что-то нехорошо.

      Все бросились к окнам. Гонзаго страшно побледнел, на лбу у него выступил пот. Он смочил платок в бокале с водой, который ему подал Жиронн, и приложил ко лбу.

      Шаверни, исполненный неподдельного беспокойства, подошел к нему.

      – Пустяки, – успокоил его принц. – Простое утомление. Я почти не спал ночь и должен был присутствовать на утреннем приеме у короля.

      – Да на кой черт вам, кузен, так надрываться? – воскликнул Шаверни. – Что может вам дать король? Я даже сказал бы, что может вам еще дать всемогущий Господь?

      Что касается всемогущего Господа, Гонзаго тут не в чем было упрекнуть. Если он рано вставал, то вовсе не ради утренних молитв. Принц пожал руку Шаверни. Мы можем совершенно точно сказать, что он с радостью заплатил бы Шаверни за вопрос, который тот задал ему сейчас, любую цену.

      – Неблагодарный! – укоризненно произнес Гонзаго. – Разве я для себя стараюсь?

      Приближенные Гонзаго дошли уже до такой степени, что готовы были броситься на колени перед ним. Шаверни промолчал.

      – Ах, господа, что за очаровательное дитя наш юный король! – промолвил Гонзаго. – Он знает ваши имена и всегда интересуется, как дела у моих милых друзей.

      – Невероятно! – прошелестело среди присутствующих.

      – Когда его высочество регент, который был в спальне вместе с принцессой Палатинской[44], раздвинул занавеси полога и юный Людовик открыл глаза, еще затуманенные сном, нам показалось, что взошла заря.

      – Розовоперстая заря! – бросил неисправимый Шаверни.

      Почему-то ни у кого не появилось желания приструнить его.

      – Наш юный король, – продолжал Гонзаго, – протянул руку его королевскому высочеству, а потом, заметив меня, молвил: «А, принц! Доброе утро! Недавно вечером я видел вас на Аллее Королевы в окружении вашего двора. Вам придется отдать мне господина де Жиронна, он великолепный наездник».

      Жиронн прижал руку к сердцу. Остальные поджали губы.

      – «Мне очень нравится также господин де Носе, – продолжал пересказывать собственные слова его королевского величества Гонзаго. – И господин де Сальданья тоже. В бою он, наверно, непобедим».

      – О

43

 В дореволюционной Франции было так называемое дворянство шпаги, то есть родовое, и дворянство мантии, в основном представители судейского сословия, получившие за заслуги либо купившие дворянство. «Финансист шпаги» – иронический термин, говорящий о том, что дворянин Таранн занимался финансовыми спекуляциями.

44

 Титул, который носила при французском дворе Шарлотта Елизавета Баварская (1652–1722), вторая жена брата Людовика XIV герцога Орлеанского, мать регента. Палатинат – Пфальц в Германии.