Горбун, Или Маленький Парижанин. Поль Феваль

для них. Фаэнца теперь шевалье.

      – А Сальданья барон. Но придет и их черед.

      – Немножко раньше, немножко позже наступит и наш, – прошептал гасконец.

      – И наш, – вздрогнув, шепотом подтвердил Галунье.

      Плюмаж приосанился.

      – Знаешь, дорогуша, – произнес он тоном человека, примирившегося с судьбой, – перед тем как рухнуть на мостовую или на траву с дыркою между бровей – я ведь понимаю, что победить его не смогу, – знаешь, что я ему скажу? А скажу я, как когда-то: «Эх, малыш, пожми мне только руку и, чтобы я умер со спокойной душой, прости старика Плюмажа!» Ризы Господни, именно так я и скажу.

      Галунье не смог удержаться от гримасы.

      – Я тоже постараюсь, чтобы он хоть поздно, но простил меня, – сказал он.

      – Желаю удачи, золотце. А пока что он изгнан из Франции. Можно быть уверенным, что в Париже мы его не встретим.

      – Можно, – повторил Галунье, но не слишком убежденно.

      – Одним словом, в мире это единственное место, где меньше всего шансов повстречать его. Поэтому я здесь.

      – И я тоже.

      – И еще я хочу напомнить о себе господину Гонзаго.

      – Да уж, он кое-что нам задолжал.

      – Сальданья и Фаэнца окажут нам протекцию.

      – И мы станем важными господами, как они.

      – Раны Христовы! Из нас с тобой получатся неплохие щеголи, дорогуша!

      Гасконец крутанулся на каблуке, а нормандец весьма серьезно заметил:

      – Мне идут роскошные наряды.

      – Когда я пришел к Фаэнце, – сообщил Плюмаж, – мне объявили: «Господин шевалье отсутствуют». Отсутствуют! – повторил он, пожав плечами. – Господин шевалье! А я ведь помню те времена, когда он юлил передо мною.

      – Когда я явился в дом к Сальданье, – подхватил Галунье, – здоровенный лакей презрительно смерил меня взглядом и процедил: «Господин барон не принимает».

      – Эх, – крякнул Плюмаж, – когда у нас тоже появятся верзилы-лакеи, мой, черт побери, будет груб, как подручный палача.

      – Ах, – вздохнул Галунье, – мне хотя бы домоправительницу!

      – Все у нас будет, дорогуша, прах меня побери! Если я верно понимаю, ты еще не встречался с господином де Перолем?

      – Нет, я хочу обратиться прямо к принцу.

      – Говорят, у него теперь миллионы.

      – Миллиарды! Ведь этот дворец называют Золотым домом. Я не гордый и готов стать, если нужно, финансистом.

      – Ты что! Финансистом?

      Этот вопль возмущения невольно вырвался из благородного сердца Плюмажа-младшего. Но он тут же спохватился и добавил:

      – Да, это ужасное падение. Но если это правда, мой голубок, что тут делают состояния…

      – Ты еще сомневаешься! – с энтузиазмом вскричал Галунье. – Неужто ты ничего не знаешь?

      – Я много чего слышал, да только не верю в чудеса.

      – Придется поверить. Тут сплошные чудеса. Тебе не доводилось слышать про горбуна с улицы Кенкампуа?

      – Это о том, который предоставлял свой горб индоссантам[38] акций?

      – Не предоставлял, а

38

 Индоссант – лицо, делающее на векселе или другом денежном документе передаточную надпись.