Горбун, Или Маленький Парижанин. Поль Феваль

находящееся напротив гигантского камина черного мрамора возвышение, застеленное турецким ковром; из-за этого возвышения зала приобретала совершенно судебный вид.

      И действительно, здесь в те времена, когда знать решала судьбы королевства, не раз собирались представители прославленных домов – Лотарингского, Шеврёз, Жуайёз, Омаль, Эльбёф, Невер, Меркёр, Майеннского, Гизов. И только полным смятением, царящим во дворце Гонзаго, можно объяснить то, что наши два храбреца сумели пройти сюда. И надо сказать, тут они оказались в самом тихом и спокойном месте.

      До завтрашнего дня зала эта должна была оставаться нетронутой. Сегодня тут состоится торжественный семейный совет, и только завтра она будет отдана на растерзание плотникам, которые выстроят в ней клетушки.

      – Да, кстати, о Лагардере, – заговорил Плюмаж, когда шум потревоживших их шагов отдалился. – Когда ты встретился с ним в Брюсселе, он был один?

      – Нет, – ответил Галунье. – А ты, когда столкнулся с ним в Барселоне?

      – Тоже нет.

      – С кем он был?

      – С девушкой.

      – Красивой?

      – Очень.

      – Интересно. Когда я встретил его во Фландрии, он тоже был с очень красивой молоденькой девушкой. А ты не помнишь, каковы были манеры, лицо, наряд той девушки?

      Плюмаж ответил:

      – Лицо, манеры, наряд прелестной испанской цыганки. А у твоей?

      – Манеры скромные, ангельское личико, наряд благородной девицы.

      – Интересно, – в свой черед произнес Плюмаж. – А сколько ей могло быть примерно лет?

      – Столько же, сколько было бы унесенному ребенку.

      – Второй тоже. Но ведь мы с тобой, золотце, кое о чем позабыли. К тем, кто ждет своей очереди, то есть к нам обоим, к шевалье Фаэнце и барону Сальданье, мы не причислили ни господина де Пероля, ни принца Гонзаго.

      Отворилась дверь, и Галунье успел только бросить:

      – Ежели доживем, увидим.

      Вошел слуга в пышной ливрее, сопровождаемый двумя рабочими с измерительными инструментами. Он был до того озабочен, что даже не обратил внимания на Плюмажа с Галунье, и те сумели незаметно скользнуть в нишу окна.

      – Поторопитесь! – распорядился лакей. – Наметьте все для завтрашней работы. Четыре фута на четыре.

      Рабочие тут же принялись за дело. Один измерял, второй проводил мелом линии и писал номера. Первым был поставлен номер 927, а далее шло по порядку.

      – Дорогуша, кой черт они тут делают? – поинтересовался гасконец, выглянув из укрытия.

      – Ты что, не знаешь? – удивился Галунье. – Эти линии показывают, где будут поставлены перегородки, а номер девятьсот двадцать семь говорит, что в доме господина Гонзаго продана уже почти тысяча клетушек.

      – А для чего эти клетушки?

      – Чтобы делать золото.

      Плюмаж широко раскрыл глаза. Брат Галунье растолковал ему, какой драгоценный подарок недавно сделал Филипп Орлеанский своему сердечному другу.

      – Как! – ахнул гасконец. – Каждая из этих каморок стоит больше, чем ферма в Босе или в Бри?