Живой Есенин. Антология

Шар… символ Земного шара… А я – вот… меня… Есенин и Мариенгоф в Председатели…

      Глубоковский, теряя терпение, грубо стаскивает кольцо с пальца. Председатель Земного шара, уткнувшись в пыльную театральную кулису, плачет светлыми и большими, как у лошади, слезами.

      Перед отъездом в Москву отпечатали мы в Харькове сборничек «Харчевня зорь».

      Есенин поместил в нем «Кобыльи корабли», я – «Встречу», Хлебников – поэму и небольшое стихотворение:

      Голгофа

      Мариенгофа.

      Город

      Распорот.

      Воскресение

      Есенина.

      Господи, отелись,

      В шубе из лис.

      30

      В пасхальную ночь на харьковском бульваре, вымощенном человеческой толпой, читали стихи.

      Есенин своего «Пантократора».

      В колокольный звон вклинивал высоким, рассекающим уши голосом:

      Не молиться тебе, а лаяться

      Научил ты меня, господь.

      Толпа в шлемах, кепках и картузах, подобно огромной черной ручище, сжималась в кулак.

      А слова падали, как медные пятаки на асфальт.

      И за эти седины кудрявые,

      За копейки с златых осин,

      Я кричу тебе: «К черту старое»,

      Непокорный разбойный сын.

      Когда Есенин кончил, шлемы, кепки и картузы подняли его на руки и стали бросать вверх. В пасхальную ночь. В колокольный звон.

      Хорошая проверка для стихов. А у Гоголя была еще лучше.

      Старый большевик Михаил Яковлевич Вайнштейн рассказал мне следующий случай.

      В Петропавловской крепости его соседом по камере был максималист. Над максималистом шли последние дни суда, и тюрьма ожидала смертного приговора. Воздух становился твердым, словно камень, а мысли в голове ворочались тупо и тяжело, как жирные свиньи.

      И вдруг: из соседней комнаты, от максималиста, через толстую петропавловскую стену – широкий, раскатистый во всю грудь – смех. Такой, что идет от пупа.

      Смех перед виселицей пострашнее рыданий.

      Вайнштейн поднял тревогу: казалось, безумие опередило смерть.

      Пришел надзиратель, заглянул в камеру к максималисту, развел руками, недоуменно покачал головой и сообщил:

      – Читает.

      Тогда Вайнштейн стуками оторвал соседа от книги и спросил:

      – В чем дело?

      Сосед ответил:

      – Читаю Гоголя. «Ночь под Рождество». Про кузнеца Вакулу. Сил моих нет, до чего смешно…

      31

      Из всей литературы наименее по душе была нам – литература военного комиссариата.

      Сначала читали внимательно и точно все мобилизационные приказы. Читали и расстраивались. Чувствовали непрочность наших освободительных бумажек. Впоследствии нашли способ более душеспокойный – не читать ни одного. Только быстрее пробегали мимо свежерасклеенных.

      Зажмурили глаза, а вести стали ползти через уши.

      С перепугу Есенин побежал к комиссару цирков – Нине Сергеевне Рукавишниковой.

      Циркачи были освобождены от обязанности и чести с винтовкой в руках защищать республику.

      Рукавишникова