Живой Есенин. Антология

Ну, на сто шестьдесят.

      В цифрах Есенин был на прыжки горазд и легко уступчив. Говоря как-то о своих сердечных победах, махнул:

      – А ведь у меня, Анатолий, за всю жизнь женщин тысячи три было.

      – Вятка, не бреши.

      – Ну, триста.

      – Ого!

      – Ну, тридцать.

      – Вот это дело.

      Вторым нашим компаньоном по лавке был Александр Мелентьевич Кожебаткин – человек, карандашом нарисованный остро отточенным и своего цвета.

      В декадентские годы работал он в издательстве «Мусагет», потом завел собственную «Альциону», коллекционировал поэтов пушкинской поры и вразрез всем библиографам мира зачастую читал не только заглавный лист книги и любил не одну лишь старенькую виньеточку, сладковатый вековой запах книжной пыли, дату и сентябрьскую желтизну бумаги, но и самого старого автора.

      Мелентьич приходил в лавку, вытаскивал из лысого портфельчика бутылку красного вина и, оставив Досю (Давида Самойловича) разрываться с покупателями, распивал с нами вино в задней комнатке.

      После второго стакана цитирует какую-нибудь строку из Пушкина, Дельвига или Баратынского:

      – Откуда сие, господа поэты?

      Есенин глубокомысленно погружается в догадку:

      – Из Кусикова!..

      Мелентьич удовлетворен. Остаток вина разлит по стаканам.

      Он произносит торжественно:

      – Мы лени-и-вы и не любопы-ы-ытны!

      Житейская мудрость Кожебаткина была проста:

      – Дело не уйдет, а хорошая беседа за бутылкой вина может не повториться.

      Еще при существовании лавки стали уходить картины и редкие гравюры со стен квартиры Александра Мелентьевича. Вскоре начали редеть книги на полках.

      Случилось, что я не был у него около года. Когда зашел, сердце у меня в груди поджало хвост и заскулило: покойник в доме то же, что пустой книжный шкаф в доме человека, который живет жизнью книги.

      Теперь у Кожебаткина дышится легче: описанные судебным исполнителем и проданные с торгов шкафы вынесены из квартиры.

      Когда мрачная процессия с гробом короля испанского подходит к каменному Эскуриалу и маршал стучит в ворота, монах спрашивает:

      – Кто там?

      – Тот, кто был королем Испании, – отвечает голос из похоронного шествия.

      Тяжелые ворота открываются перед «говорившим» мертвым телом.

      Монах в Эскуриале обязан верить собственному голосу короля. Этикет.

      Когда Александру Мелентьевичу звонят из типографии с просьбой немедленно приехать и подписать «к печати» срочное издание, а Жорж Якулов предлагает распить бутылочку, милый романтический «этикет» обязывает Кожебаткина верить своей житейской мудрости, что «не уйдет дело», и свернуть в грузинский кабачок.

      А назавтра удвоенный типографский счет за простой машины.

      25

      В раннюю весну мы перебрались из Богословского в маленькую квартирку Семена Федоровича Быстрова в Георгиевском переулке у Патриарших прудов. Быстров тоже работал в нашей лавке.

      Началось