Черный амулет. Историко-романтическое повествование. Яков Петрович Мулкиджанян

в круг мальчишки. А посреди них сидел Итакса, пытался натянуть отцовский лук, пыхтел от натуги. Мидасп постоял в стороне, наблюдая за бесполезными усилиями Итаксы. И смешно стало ему. Видно, похвастал Итакса перед всеми, а теперь тщится доказать силу свою.

      Он спрыгнул с коня, подошел к мальчишкам, держа свой натянутый лук в руках. Увидели его юные сородичи, притихли.

      – Смотри, – протянул Мидасп лук Итаксе, – вот как надо!

      – Это Парсуг, небось, натянул? – ухмыльнулся Итакса.

      Ничего не сказал Мидасп, положил оружие свое и выхватил лук из рук Итаксы. Уселся наземь, засопел сердито и натянул тетиву.

      – Этот слабее моего! – сказал довольный.

      – Это лук моего отца, – побледнев от злости, возразил Итакса. – Если будешь так говорить, я поколочу тебя!

      – Сначала сопли вытри! – усмехнулся Мидасп и тут же получил оплеуху. Взвыл, бросился на обидчика. И поднялся вокруг ребячий гвалт.

      Ничуть не слабее был Итакса, много синяков и шишек наставили бы друг другу мальчики, но тут загремели барабаны, и соперники бросили борьбу.

      Сильно был деревянными колотушками в натянутую кожу незнакомый всадник. Сплетенные из прутьев, обтянутые пестрыми телячьими шкурами, барабаны тревожно гудели, разнося звук по всему становищу. За всадником показались вожди. Они смотрели прямо перед собой, и никаких чувств не отражалось на лицах. За ними потянулись воины – все при оружии, о-дву-конь. Их много-много.

      – Скорее! – махнул рукой Мидасп, и толпа сородичей увлекла их за собой.

      На окраине становища собрались арсии, встали огромным кругом. Посередине кто-то уже воздвиг целый холм хвороста выше человеческого роста. Подъехал Патак, вынул меч свой и воткнул прямо в вершину холма. И все закричали, и воины ударили мечами по своим плетеным щитам.

      Потом мужчины сноровисто разожгли костер, привели жеребца с белым пятном на лбу, четырех баранов белой шерсти, принесли деревянный с узким горлом бочонок, наполненный кобыльим молоком. И вышла в круг жрица Роксамат в платье красном, как кровь, высокая, статная, со строгим лицом. В руках ее барсман* – пучок прутьев должной толщины и числа, каменный молот на длинной рукояти. И умолкли все, и только слышалось, как фыркают кони и где то в далекой вышине заливается счастливая птаха.

      Роксамат простерла руки к предзакатному солнцу, запела древнюю молитву-гимн. Низкий сильный голос женщины завораживал, уносил мысли в непостижимые дали времен. Спела, обернулась к вождям. Те спрыгнули с коней, Патак подбежал, и получив из рук жрицы молот, ударил им жертвенного коня прямо в белое пятно. Пошатнулся жеребец, пал на землю.

      Полыхал костер, протягивая пламя к небу. Кровь из надрезанной жилы коня потекла прямо в чаши с молоком, подставленные вождями. Из каждой чаши плеснула Роксамат густого розового питья в огонь. Тот всколыхнулся, порыжел еще сильнее – хранители рода, фраваши*, приняли жертвы.

      Плеснули