Черный амулет. Историко-романтическое повествование. Яков Петрович Мулкиджанян

играх – достал стрелой выпорхнувшую из травы куропатку. И хвастал перед всеми, размахивая тушкой птицы.

      И Парсуг удивил – вдруг встал во весь рост на спине скачущего жеребца своего и долго держался так под радостные вопли юных сородичей. Поди-ка попробуй так! Мидасп взялся было, миг простоял, два, и полетел в траву. Мягка она здесь, уберегла от сильного ушиба, а вот от насмешек нет. Но что смеяться? Охотников также испытывать себя не нашлось…

      Вернулись в сумерках, потянулись по своим кибиткам все, кроме Мидаспа. Не забыл за день мысли, пришедшей утром. И направил жеребца своего, Тур-тура к жилищу Атавака.

      – Ешь, ешь, ты же голоден, как степной волк зимой, – сует лепешку старейшина, ставит кувшин с кобыльим молоком.

      Разве можно отказать Атаваку? И лепешка так душиста, и каждый глоток терпкого холодного питья возвращает силу.

      Старик плотно прикрыл полог, и голоса становища почти не слышны за войлочными стенками. В просторной кибитке Атавака уютно и спокойно. Светильники, подвешенные на ремнях, хорошо освещают скромное убранство жилища: развешанные по стенам войлочные ковры с рисунком в виде степных цветов и каких-то непонятных завитушек, кожаные мешки с утварью и одеждой. Но первое, что видит здесь любой гость, – это мощный лук, висящий напротив входа над невысоким ложем. Неужели Атавак еще способен натянуть его тетиву?

      – Ты пришел за моим рассказом? – щуря глаза, усаживается старейшина. – Или какой вопрос приготовил для меня?

      – Сначала я спрошу, а потом ты расскажешь, хорошо? – просительно протянул Мидасп.

      – Ладно, – улыбнулся старик. – Ты спросишь о Фрасауке?

      – Как ты догадался? – удивился Мидасп, выложил мысль свою и замер, глядя в глаза Атаваку. И тот внимательно посмотрел на гостя.

      – Хвала богам, мальчишка уже не мальчишка, коль задает такие вопросы, – медленно сказал затем. – Семечко мудрости вложено в твою душу, я буду просить богов, чтобы оно проросло. Амулет… Я говорил тебе, что порой не различить человека и дайва. Мучимый завистью бывает хуже злого духа, может принести беду.

      – Так это сделал человек? Ты знаешь, кто? – Мидасп почувствовал, как загорелось лицо.

      – Это знают только владыки всего сущего, мальчик. И, может быть, придет день – они все откроют тебе.

      И наступила тишина. Но Атавак не любил тишину, он любил слово и молчал недолго.

      – Так что? Время моего рассказа настало? – хитровато спросил он.

      Мидасп оживился, кивнул, и старейшина начал:

      – Сарматские* земли велики. Когда-то большая их часть принадлежала сколотам, таким же кочевникам, как и мы. И язык их похож на наш, только искажен издревле. Сколоты мнили себя вечными хозяевами степей, но… пришли от берегов несравненной Рангхи* наши предки – и Орсодак, что начал род наш, был среди них – разбили и погнали сколотов далеко за Меотское море. Немногие из них стали нашими данниками, иные ушли к лесам, спрятались