Доживем до понедельника. Ключ без права передачи. Наталья Долинина

завиляет.

      – Да что ты против нее имеешь?

      – «Душевница» она. А я учителям-«душевникам» не верю! Я нашей Денисовне, завучихе, верю больше, понял? В трех школах перебывал, видал всяких. Одна инспекторша детской комнаты – тоже молоденькая, нежная, с «поплавком» МГУ на груди, – так со мной говорила за жизнь, так говорила…

      – И потом что?

      – А потом – протокольчик. И в нем черным по белому: «На собеседованиях Майданов Александр показал…» Ну и там все мои сопли доверчивые в дело пошли. Против Витьки Лычко и других… Ты их не знаешь. Артистка она была, понял?!

      – Да… невесело, – признал Женька и тут же возразил: – Но это совсем из другой оперы!

      – А я рассказал так, для примера… Ну чего это она решила в гости ко мне? Чудно ведь!

      – Брось, Майдан. У нее никаких задних мыслей!

      – Не знаю. Вот у ее «пузыря» – точно, никаких! – Майданов улыбнулся. – Но мама-то она ему, а не нам. Нам – классная дама, пускай даже самая лучшая. А друг твой, Смородин, – все-таки комсомольский чин… Так?

      – Ну и что? Мы его выбрали, он же отбивался!

      – Ладно, поговорили, иди к своим…

      Женя отстал от него, тяжело озадаченный.

* * *

      А потом в доме, когда гудела в печке отличная тяга, когда накормленный Антон спал под шубкой на оттоманке, а остальные пили чай после сытной пшенной каши, имел место разговор (несколько туманный для непосвященных, но это ничего: если они потерпят, все прояснится).

      – Ладно, никто не спорит с тобой, – говорил Смородин. – А чего ты от Марины Максимовны хочешь?

      – Мнения! – настаивал Адамян.

      – Зачем? Это наша проблема, и мы решим ее сами…

      – Как? Вызовем Голгофу на бюро?

      – Не смеши!

      – Баба Сима могла бы… – меланхолически сказала Юля.

      – Так ее уже нет. – Адамян ходил взад-вперед, глядя себе под ноги. В нем заметна какая-то напряженность. – Есть Марина Максимовна, но она молчит…

      – Жень, а я имею, по-твоему, право обсуждать это с вами? – спросила Марина Максимовна.

      – Нет? Ну, не надо… что ж. Вообще-то, я и сам понимаю…

      – Зачем же начал?

      – Надеялся, что вы…

      – Лопух потому что, – вдруг высказал с оттоманки Майданов, охранявший там сон ребенка. – Марине Максимовне неинтересно иметь неприятности из-за тебя, правда же?

      Повисла пауза.

      Смородин чиркнул спичкой для Марины: она разминала сигаретку. Но рассердившись (на себя?), она задула эту спичку и принялась эту сигарету крошить:

      – Трудный вопрос, да. Тягостный. Такой, что все стараются отвести глаза. А надо бы набраться духу – причем не тете Моте, а мне самой! – и сказать на педсовете: «Вот мнение моих десятиклассников об одном из нас. Давайте думать, как быть».

      – Вот! Я только этого и хотел!

      – Ну и прекрасно. Если б еще обойтись без этой злости… Ты хотел знать – смогу ли я? Готова ли? Скоро буду! Но даже если я смогу завтра в девять утра, – вы-то опаздываете с вашей критикой. Результат будет, дай бог, для восьмых и девятых, а вам – I am sorry very much – заканчивать