Доживем до понедельника. Ключ без права передачи. Наталья Долинина

нему настроило его иронически. Но хорошо хотя бы, что злость прошла, думалось Марине… Вот он на склоне горы по свежему насту пишет лыжной палкой огромнейшую римскую цифру XVII – в Юлину честь. А лица не разглядеть отсюда…

      – Юля… С той компанией он уже не имеет дела?

      – Вроде нет… Баба Сима успела ему мозги прочистить. Ну и я немного повлияла, наверное… Двое оттуда уже в колонии, знаете?

      – За что?

      – Киоск кожгалантереи взломали.

      – Красота! – горько сказала Марина.

      – Они бы и Сашку потянули – слава богу, у него тогда был перелом руки…

      – Да? А если бы…

      – Нет! – почти вскрикнула Юля. – Я не то хотела сказать, он и со здоровой рукой не пошел бы! Верите?

      – Я-то ему готова верить. Он мне – нет…

      – Мы вас знаем три года, а он – один. И после всего, что было, трудно ему причалить к нам…

      – Я о том и говорю. Собираетесь вы у меня, ревнует он тебя ко мне… Ревнует, не спорь! Только напрасно, объясни ему. Я могу написать на своей двери аршинными буквами: «Все, кому интересно, – добро пожаловать!»

      – Я понимаю… А как сделать, чтоб ему интересно стало?

      – Ну и вопросик… Я ж не волшебник, Юлька, я только учусь…

      …А еще они гуляли по лесу. Слушали капустный хруст снега под ногами, высматривали обещанных белок. Дергали ветки, чтобы по-братски уронить снег на голову зазевавшемуся «ближнему». Антошку тащили и развлекали по очереди, и никому он не был в тягость.

      И была такая подходящая опушка, где Марина попросила:

      – Таня! Почитай-ка нам.

      – Стихи? Прозу? Басню? Монолог? – тотчас перебрала она весь ассортимент, с которым собиралась поступать в актрисы.

      – Стихи.

      – Пожалуйста. Ну, допустим, вот это. Называется – «Из детства»:

      Я маленький, горло в ангине.

      За окнами падает снег.

      И папа поет мне: «Как ныне

      Сбирается вещий Олег…»

      Я слушаю песню и плачу,

      Рыданье в подушке душу,

      И слезы постыдные прячу,

      И дальше, и дальше прошу.

      Осеннею мухой квартира

      Дремотно жужжит за стеной.

      И плачу над бренностью мира

      Я маленький, глупый, больной.

      – Хорошо, – вздохнула Марина и посмотрела на Майданова. Тот, наморщив нос, спросил:

      – Над чем он плачет? «Над бренностью» – это как?

      – Над тем, что все проходит на свете, ничто не вечно.

      – Ну правильно, – согласился Майданов мрачно. – Человеку это всегда обидно. Хоть маленькому, хоть какому.

      – Даже мне понравилось, – заявил Адамян. – Странная вещь: информация ведь минимальная, так? Ничего нового, ошеломительного не сообщается. А действует!

      Марина взяла его шапку за оба уха, надвинула на глаза:

      – Женька, ты чудовище! Ну можно ли думать о количестве информации, когда тебе читают стихи?

      – По-моему, за этим стихотворением моих данных совсем не видно. Они как бы не нужны, – пожаловалась Таня.

      Майданов сплюнул.