Растяпа. Камо грядеши. Анатолий Агарков

а не цирк шапито, и заказ у нас оборонный.

      И снова Шабурову:

      – Ты помнишь, в какой стороне дверь или тебя нах.. в окно выбросить?

      Гена встал и поплелся к двери. Я встал и поплелся следом.

      Женька Перфильев встал и сказал:

      – Я в туалет.

      Подался за нами.

      В туалет мы вошли втроем.

      Гена пристроился к писсуару:

      – Доигрались в инженеров, сукины дети!

      – Да хрен че он сделает! – беспечен был Женька. – Подумаешь, выгнал из кабинета. Сам там последний день обитает.

      – Тебе не мешало отрезать язык.

      – А тебе прикусить, – усмехнулся Перфильев. Однако щеки его раскраснелись от злости – у него было такое выражение лица, какое бывает у подростков, которые хотят показать взрослому, в данном случае старшему мастеру, что о нем думают: мол, распоследний ты неудачник и трус, а мне не указ.

      Ситуация расставляла всех по своим местам.

      В цех на участок мы с Геной вернулись.

      Народ притомился – без работы тоскливо, а начальства все нет.

      – К какому решению пришли наверху? – Гену спросили.

      Прощальная речь стармаса Шабурова была краткой, но выразительной:

      – А пошли вы впиз….!

      Более он ничего не сказал – собрал из ящика стола личные погремушки и, сильно сутулясь, побрел по проходу на выход. Но, казалось, душа его еще карабкается по крутому и скользкому склону надежды, уповая на то, что к завтрашнему дню, возможно, вся его жизнь переменится к лучшему.

      – Мастер, может, ты нам правду расскажешь, что там, в конторе у вас происходит?

      Что им сказать?

      – Я, парни не в шабашЕ – ни там, ни здесь: я сам по себе.

      – А Гена куда? Неужто прогнали? За что?

      – За глупость мою.

      У меня не было причин испытывать неловкость, тем не менее, лицо мое вспыхнуло.

      – А правда заключается в том, что цеху поставили план, который нормальной работой не выполнить. И они растянули рабочее время с восьми до двенадцати часов, прихватив выходные, без компенсации отгулами или зарплатой. Даже отпуска в этом году запретили. И об этом вы смело можете ставить вопрос на любом уровне – вплоть до суда.

      – А ты куда?

      – А я домой.

      Брел и с тоскою думал: нет, в лейтенанты Шмидты я не гожусь – разве только в сыновья. Чувствовал себя отвратительно. Когда с Лялькой расстались, досада была, а теперь – полное опустошение.

      Флюра догнала:

      – Ты тоже домой?

      – С работы прогнали.

      – А я отпросилась – у нас девичник в общаге.

      – Народ бастует, а вы пируете.

      – Ко мне подруга приехала. Кстати, могу познакомить.

      – В каждой женщине помирает сваха?

      Флюра серьезно:

      – Нельзя так страдать.

      А как можно? Закурил и задумался: снова Лялька махнула крылом – что ей не нравится в доме родном? Когда же она перебесится? Наверное, волосы мои к тому времени поседеют, тело станет дряблым, а кожа морщинистой. На руках появятся пигментные пятна – память о бесцельно