Жизнь других людей. Шейла Нортон

перекладывают ее содержимое в корзину из ивовых прутьев на колесах, которую тоже вдвоем катят домой. Я толкаю перед собой тележку, изучая список, составленный Дотти. Там написано:

      Печенье – соседкам

      Полфунта фарша – соседкам

      Шесть бананов – соседкам

      Маленькая буханка зернового хлеба – соседкам

      – Понимаешь, им самим нипочем не справиться, – поясняет она, когда я спрашиваю, почему список такой длинный. – Старость не радость.

      Мне нравится Дотти. Я люблю приходить в ее одноэтажный домик с верандой, заваривать чай на маленькой голубой кухоньке, чистить старую медь и серебро, приводить в порядок садик и отпихивать Тоссера, который норовит вцепиться мне в лодыжку.

      Дотти есть что порассказать. Говорит она беспрерывно, даже когда я включаю пылесос и не слышу ни слова. Я показываю, что ничего не слышу, но, похоже, ее это не трогает, она все говорит и говорит. Она рассказывает о своем муже, о том, каким он был мерзавцем, и как она счастлива с тех пор, как он умер в 1962 году от укуса собаки.

      – От укуса собаки? – изумленно переспросила я, опасливо косясь на Тоссера, когда услышала эту историю в первый раз.

      – Началось заражение. Рука стала гнить. Гангрена. Уничтожила его в неделю. Врачи ничего не могли сделать. – Она пожала плечами и философски заметила: – Такова жизнь.

      Она рассказывает мне о своих детях, которые уехали за границу, – сын живет в Австралии, дочь – в Штатах.

      Мне жаль ее. В этой стране у нее не осталось ни одного близкого человека, кроме сестры, которая, по ее словам, «не в своем уме».

      – Такова жизнь, верно? – говорит она, прихлебывая чай. – Что есть, то есть. Что толку жаловаться.

      Она рассказывает, как старушки-соседки каждый понедельник приходят к ней на чай и беспрерывно жалуются.

      – Что им остается? Им и правда нелегко. Пилюли от того, таблетки от этого, доктора, больницы… от них добра не жди, уж я-то знаю. Слава богу, я пока молода и здорова.

      Она поднимается и с трудом ковыляет на кухню.

      – Я помою посуду! – протестую я, когда она включает горячую воду.

      – Нет, я сама! У тебя и так полно работы, тебе еще нужно сходить в магазин и погулять с Тоссером.

      Она виновато смотрит на меня.

      – Надеюсь, детка, на следующей неделе мне станет получше, и я погуляю с ним сама. Все из-за проклятой сырости в коленях. Отдохну немного, и на следующей неделе все будет нормально.

      Она не в состоянии выйти на улицу уже пять лет.

      – Не волнуйтесь, Дотти. Я люблю с ним гулять, – беззастенчиво вру я, пытаясь надеть ошейник на Тоссера, который норовит вцепиться мне в запястье.

      – Это он играет, – говорит она и ласково похлопывает его узловатой коричневой ладонью. – Правда, мальчик?

      Он обнажает зубы и угрожающе ворчит.

      Славная собачка.

      Два раза в неделю ее навещают девочки-старшеклассницы из ближайшей школы. Это часть их общественной работы. Однажды я видела их – одна из них