Елисейские Поля. Ирина Одоевцева

его!

      – Сейчас, сейчас, Верочка. Не волнуйся. Доктор, скажите, что ей вредно волноваться.

      Дверь снова отворяется.

      – Я прошу вас. – Губы Екатерины Львовны дрожат и дергаются. – Уходите сейчас. И никогда… никогда… – Она ловит воздух ртом, как рыба на песке, и не может кончить.

      – Слушаюсь. – Арсений низко кланяется ей и выходит на террасу.

      – Мама…

      Но Екатерина Львовна даже не поворачивает головы, как будто Люки вовсе нет.

      – Будьте вы прокляты, прокляты! – несется надрывающий хриплый шепот. – Прокляты, прокляты!..

      Автомобиль останавливается перед калиткой. Из Парижа приехал доктор. Снова открывают и закрывают дверь, снова горничная пробегает мимо Люки с бельем и горячей водой.

      Стоны совсем стихли, и Вериного голоса больше не слышно. Из-под двери тянет неприятный сладковатый запах. От него во рту медный вкус, язык как-то странно распухает, и нёбо, ставшее тоже медным, уходит далеко вверх. «Хлороформ», – догадывается Люка и с отвращением закрывает рот и нос платком.

      И снова автомобиль. Это Володя. Он бежит, спотыкаясь, по саду.

      Екатерина Львовна выходит к нему навстречу.

      – Вера… – Он задыхается. – Вера… жива?

      И дверь за ними закрывается.

      Люка сидит на диване. Ноги затекли, и голова болит от хлороформа. Но она боится встать, боится двинуться. Она смотрит не отрываясь на белую дверь. Это необходимо. Она должна. И нельзя ни на минуту закрыть глаза. Который теперь час? Наверное, уже поздно. Хочется есть, но разве можно думать о еде?

      Там, у Веры, зажгли свет, из-под двери желтеет узкая полоска. Люка сидит в темноте на диване. Направо чуть светлеет окно. И за ним, прижавшись к стеклу, чье-то лицо. Люка вздрагивает. Ей страшно. И успокаивает себя: это только кажется. Нет. Черные блестящие глаза смотрят прямо в комнату, прямо на нее, и губы шевелятся, словно зовут: «Люка». Это Арсений. Но Люка делает вид, что не замечает его. Он поднимает руку, тихо стучит в стекло. Какое у него бледное страшное лицо. Люка отворачивается, чтобы не видеть.

      Входит Владимир:

      – Люка, Люка, вы здесь…

      Люка встает, затекшие ноги плохо слушаются, и спина ноет.

      – Володя, я здесь. Дайте мне руку.

      – Люка, – шепчет он в темноте, сжимая ее пальцы. – Люка, надо молиться. Будем молиться. Вы еще ребенок, у вас чистая душа. Бог вас услышит. Будем молиться, Люка, и она не умрет.

      Люка становится рядом с ним на колени.

      – Читайте молитвы, Люка. Все, что знаете. Я не умею.

      – Отче наш… – читает Люка и, кончив, останавливается.

      – Еще, еще. Не так. От всего сердца, Люка. Вы еще ребенок. Бог вас услышит, молитесь.

      – Богородица Дева, радуйся. – Люкин голос дрожит. Темно. Владимир плачет, прижимая голову к полу, а если повернуться, за стеклом страшные, блестящие глаза. – Благодатная Мария, Господь с Тобой.

      – Господь с Тобой, – тихо повторяет Владимир.

      – Я больше не знаю молитв…

      – Читайте еще раз. Еще раз. Вас услышит Бог. Только от всего сердца, Люка. От всего