Елисейские Поля. Ирина Одоевцева

качает головой:

      – Нельзя валяться. Ему вредно.

      Она зевает, высвобождает из-под одеяла ногу и ставит ее на ковер.

      – Правой, – говорит она, улыбаясь, – чтобы целый день быть веселой, а то встанешь с левой ноги…

      Екатерина Львовна помогает ей одеваться.

      – Мама, мне кажется, что я со вчерашнего дня еще потолстела.

      – Ты очень хорошо выглядишь, Верочка. Почти не заметно.

      Вера, смеясь, отмахивается:

      – Брось, мама, ведь я в зеркало вижу.

      Она идет в ванную. Вода, журча, бежит из никелированного крана. В широкое окно видны клумбы с левкоями, высокие серебристые ели и в глубине сада белая беседка. Воздух свежий и прозрачный. Вера намыливает губку. Холодная вода струйками течет по спине. Она вздрагивает и улыбается. Как хорошо, как приятно. Все: и нежная, мыльная пена, и вода, и вид в окне.

      Вера вздыхает. Как легко. Вот, кажется, взмахнуть руками, и полетишь над садом прямо в небо. Может быть, даже запоешь, как жаворонок. Как легко…

      В стене над умывальником зеркало. Вера смотрится в него: «Куда тебе лететь… Тяжелая, неуклюжая, огромная. Стыдись! Но пусть, пусть. А все-таки…» И снова улыбается…

      А все-таки… а все-таки ей хорошо, ей легко, она счастлива. И совсем не так, как все люди на земле. Она ведь уже не живет на земле. А где-то вне жизни, в стороне, может быть, над ней, в облаках. И все так хорошо, легко, ясно. Ни страха, ни злобы, ни грусти. Чем дальше, чем ближе «то», тем легче.

      Она долго моется, потом надевает белое платье. Надо быть нарядной. Теперь каждый день праздник, каждый день в счет. Разве можно знать, сколько их осталось?.. Но не страшно. Совсем не страшно, только ночью. Днем она храбрая, днем хорошо. Надо достать кушак. Она открывает шкаф. Из него падает газета. Вера поднимает ее: «Матэн», 12 июня 23-го года. Какая старая. Вера тогда еще девчонкой была. И никого не знала, ни Арсения, ни Владимира. Она разворачивает газету. Как забавно.

      – Верочка, ветчины хочешь?..

      Екатерина Львовна вносит кофе. За ней бежит Люка с тарелкой клубники.

      Вера плачет, положив голову на стол. Екатерина Львовна с трудом удерживает поднос.

      – Ради бога, что?..

      Вера показывает рукой на газету.

      – Мамочка, – всхлипывает она. – Я не могу. Ах, я не могу. Мне так жаль… Я прочла сейчас тут… Одного араба к смерти приговорили, а он отдал честь, и поблагодарил судей, и… и сказал… – Она сильнее всхлипывает. – «Я всегда был несчастен. В детстве я ел траву. Вкусные козьи сыры были не для меня. Я ел траву». Ах, мама, мне так жаль…

      Екатерина Львовна ставит поднос на стол, обнимает дочь:

      – Перестань, перестань. Тебе вредно волноваться. И ведь это так давно было…

      – А за что казнили его? – интересуется Люка.

      – Ах, мама, – плачет Вера. – Я не могу. Какая жестокая жизнь, как несчастны люди. Мне жаль, жаль. Всех жаль. И тебя, и Арсения, и Володю, и Люку, и ее, мою будущую дочку. Мне всех жаль. Ах, я не могу…

      – Вера, – Люка дергает сестру за руку, – не плачь. И пожалуйста, не будь ты такая добрая, а то как масло на солнце растаешь. Я серьезно. Так нельзя. Будешь плакать,