Елисейские Поля. Ирина Одоевцева

дама, эта дама, которая утром приходила, отравилась, – почти кричит она.

      Вера садится в кресло, расправляет широкое платье и, склонив голову набок, спрашивает, все еще улыбаясь:

      – Умерла?..

      – Вера, господи! Как ты можешь?.. – вскрикивает Екатерина Львовна.

      – Нет, нет, – торопится Владимир Иванович, – она жива. Ее удалось спасти. Она отравилась вероналом… Слишком много приняла…

      Вера слушает с любопытством.

      – Ну конечно. Все они так. Или слишком мало, или слишком много, чтобы не умереть.

      – Но она чуть не умерла… Доктор говорил…

      Вера перебивает его:

      – Чуть не в счет. Если бы по-настоящему отравилась, так и умерла бы. И пожалуйста, Володя, довольно об этом. Мне неинтересно.

      Екатерина Львовна хватается за сердце:

      – Господи, Вера. Какая ты злая. И в кого ты только такая?..

      – Ах, мама, перестань. Я совсем не злая. Но какое мне дело?.. Пусть она себе живет на здоровье…

      Вера сидит на кровати матери, обхватив руками угловатые колени.

      – Мама, – быстро говорит она, удивленно глядя на мать, – мама, как это случилось, скажи? Ведь еще недели нет, я ждала Арсения и мучилась. А теперь я влюблена в Володю. Да, да, влюблена, хоть и смешно. Влюблена. В особенности сегодня, когда эта идиотка отравилась. Но как это случилось?

      – Что же, Верочка. Естественно. Он твой жених. Когда станешь его женой, еще и не так полюбишь его, по-настоящему.

      – Ах нет, мама. Совсем не то. И когда женой стану, наверное, разлюблю. Ты ничего не понимаешь. Это, должно быть, от ожидания, оттого, что с ним целуюсь. Но я влюблена, – нетерпеливо и обиженно проговорила она. – И скорей бы уже свадьба. Ждать тяжело. Даже часто дышать трудно, как будто сердце распухло. – Она на минуту умолкает. – Слушай, мама, – вдруг спрашивает она, – а ты… Как ты можешь?

      – Что могу? О чем ты, Верочка?

      – Ну, как ты можешь, – нетерпеливо продолжает Вера. – Как ты можешь… спать одна? Разве тебе не тяжело?

      Екатерина Львовна поднимает брови и краснеет:

      – Вера! Что ты говоришь! Ведь я твоя мать.

      – Ну и что же, что мать? Уважать тебя надо, бояться? Нет, нет. – Вера, смеясь, обнимает мать и целует ее в шею. – Я тебя люблю, ужасно люблю, вот и все. И мне тебя жаль. Да, жаль.

      – Оставь, оставь. Задушишь.

      – Тебя никто не целует, так хоть я. Моя красивая, моя молодая мама.

      Екатерина Львовна смущенно отбивается от дочери:

      – Ну довольно. Успокойся. Полежи тихо. Хуже Люки.

      Вера вытягивается поверх одеяла рядом с матерью.

      – Нет, мне серьезно жаль тебя, мамочка. Тебе непременно надо еще замуж выйти. У тебя такие плечи, такие глаза, такие губы. Тебе нельзя быть вдовой.

      – Глупости все это, Верочка. Но как ты нервна!

      – Ах, я совсем не нервна. Я влюблена, я счастлива. И я хочу, чтобы все были счастливы, и прежде всего ты.

      Вера снова целует мать:

      – Мамочка моя милая. Мама-кролик. Мама-персик. Мама-соловей. Помнишь, как я тебя в детстве звала?

      Екатерина Львовна нежно гладит ее темные волосы:

      – Странная