Елисейские Поля. Ирина Одоевцева

выбирать.

      Но она все еще не верит:

      – Ты смеешься надо мной. Я даже мечтать никогда не смела. Ведь у меня на пальто кролик.

      – А завтра у тебя будет белка. Самая лучшая. Какую захочешь.

      – Завтра?.. Такая широкая, с огромным воротником, на парчовой подкладке?.. Правда? Ах, как я рада, какой ты милый.

      Она громко хлопает в ладоши.

      – Верочка, не шуми, – успокаивает Екатерина Львовна. – На нас смотрят.

      – И пусть смотрят. Пусть. Ты только подумай, мама… Завтра с утра пойдем покупать. Ах, Володя, теперь я знаю, ты меня любишь. И мне очень, очень весело. И это все вздор. Мы наверно будем счастливы. Я танцевать хочу, Володя. Ах, как мне весело. Как весело…

      10

      – Мама, – кричит Люка из прихожей. – Мама!

      Люка зажигает свет. В столовой на буфете записка. «Не жди нас». И даже чая нет. Люка проходит на кухню. На столе грязные тарелки, кусок холодной телятины, жареная, застывшая в жире картошка.

      Люка кладет одну в рот, выплевывает – невкусно. И снова возвращается в столовую.

      Что же могло случиться? Куда они делись? Вот почему Вера ее отослала. Люке грустно и тяжело быть одной. В кинематографе она плакала. Было так похоже на ее, Люкину, жизнь.

      Жених бросил невесту, как Арсений ее. И Люка опять все вспомнила. Правда, там в конце все устраивается, но на то и кинематограф. И что же у Люки может устроиться, раз ничего, кроме воспаления легких, и не было?

      Люка смотрит на желтые полосы обоев. Полосы как прутья клетки. Люка чувствует себя птицей, запертой в клетке.

      Надо лечь. Она медленно раздевается. Как тихо. Как грустно. Даже немного страшно. А вдруг сейчас откроется дверь… Люка быстро оборачивается. Нет, дверь закрыта, и войти некому. Надо спать. Она тушит свет и ложится. Занавески неплотно задернуты, зеленый луч уличного фонаря падает на пол. Лучше на него не смотреть. Закрыть глаза и спать. И не думать об Арсении. Но так тихо, так грустно…

      Люка прижимается щекой к подушке. Слезы текут быстро-быстро, и нельзя их остановить. Она будет плакать так, пока не изойдет от слез, не умрет от любви, нежности и жалости к себе. Она высоко подтягивает ноги, целует свои колени.

      – Бедная Люка, бедная, ах какая бедная, – шепчет она…

      – Тише, Вера, тише. Разбудишь Люку. Не стучи.

      Люка сквозь сон слышит легкие шаги и шелест шелка. Она открывает глаза:

      – Вера, ты?

      Вера стоит посреди комнаты вся в белом, свет фонаря падает на нее.

      Люка протягивает к ней руки:

      – Верочка…

      Шелк шуршит. Платье светлым кругом ложится на пол. Туфли со стуком летят в угол.

      Вера подходит к Люкиной кровати:

      – Подвинься.

      Люка отодвигается к стене.

      – Верочка, как давно ты не ложилась ко мне.

      Вера поднимает одеяло, ложится рядом с сестрой и обнимает ее.

      – Как у тебя тепло.

      Люка кладет мокрую щеку на Верино плечо.

      – Ты плачешь, Люка?..

      – Это во сне. Я видела дурной сон.

      – Вот возьми. – Вера сует ей в руки что-то холодное и шершавое. –