Среда Воскресения. Николай Бизин

еще более просто сказал он.

      Она не услышала. Или услышала – не так, как было произнесено (версифицировано в миропорядок), а так, как должно было быть – по своему, ведь; наступал её миг (она со-творяла своё будущее – и ничто не должно было ей сейчас помешать.

      Впрочем, ей грешно было жаловаться! Она не только была в своем праве, она была любима, поэтому – на её стороне оказался даже его собственный внешний мир! Тот самый мир, в который он совсем было собрался выйти.

      В котором «внешнем» мире (и даже ещё более близко – за окном) стоит самое прекрасное время года – осень! Причем даже год подобран – удивительным (распад империи – как оброненная калигула), и даже месяц подобран – удивительный: за окном стоит самая прекрасная осень девяносто третьего года, а именно – то самое кровавое (и самое лживое) начало октября.

      Кар-р!

      Вся эта видимая (и невидимая) идиллия средневековья – как то: мирная среднеобразовательная школа, мирный пригород Санкт-Ленинграда (а на деле – Царства Божьего), а так же все эти культурные телодвижения мысли, бродящие в черепе: все это казалось бодлеровским листанием (не правда ли, далеко от ристаний?) эстампов в некоей борхесовской библиотеке.

      Все эти «само-формирования» гомункулами культуры пост-модерна (homo sum) своей продажной скоморошьей личины – все это могло бы оказаться растолковано в каком-нибудь схоластическом трактате, дабы стать всем понятным, если бы женщина не указала на себя как на некую колбу (одну из множества сосудов) в алхимической лаборатории!

      Причем – процесс сотворения уже пошёл: в Москве уже была пролита кровь, и женщина лишь указала на ее пролитие.

      Причем – женщина (лишенная невинности Лотарингская Дева) указывала, что Первопрестольная сродни Первонепристойной, сиречь Вавилонской блуднице; причем – к этой указующей на очевидность женщине Илия был расположен. Но не поэтому мы еще и еще раз обратимся к материальному расположению вещей (и вещему расположению вещей) в прихожей.

      Она были расположены по отношению друг к другу – аки «ингредиенты» в колбе алхимической: казались (всё ещё) предметами материального быта, однако – осознанно (даже вещи требовали себе прав) принадлежали культуре постмодерна и зависели от приклеенного ярлыка.

      – Мы так и будем стоять? Или поможешь мне снять плащ и предложишь пройти дальше? – она давала понять, что может и сама зайти намного дальше возможного.

      Он даже не кивнул. Он знал, что она – может: грань преступивши, божии создания!

      Ты скажешь, что бесплотной тенью

      Они, мои влюбленные в любовь?

      Когда ты совершаешь обладание (как бы под сенью лип)

      И занимаешься своим кровосмешением,

      Не помни миг, когда ты не был слеп как будто

      И видел тех любовников, что были, есть и будут.

      Но (если уж зашла речь о распаде) никак нельзя было бы не вспомнить о вороньем вопле, который немедленно вмешался в происходящее алхимическое бурление, воо-(словно бы воочию)-душевленно проорав:

      – Кар-р!

      Вороний вопль намекал на жизнь, но – жизнь уже прошлую (что ничуть её не умаляло): в те блаженный времена,