Я здесь живу. Мария Ботева

показывала: подтяжка, кувырок, а дальше – ноги-ножницы… Или какое-то ещё…

      Ноги то застывали вертикально – ступнями к небу, то проскальзывали быстро, обе вместе или одна за другой.

      Чаще всего это были ноги в подвязанных сандалиях. Одну сандалию держала на ноге синяя ленточка, другую – жёлтый шнурок.

      Я подумала: это же Лёнчик летает над турником. Выходит, он и вторую сандалию порвал…

      21. Звезда Енот

      Мама вернулась радостная. Сказала – завтра последний день в хозяйстве, а потом всё, домой!

      И давай нас тормошить:

      – Пойдёмте, прогуляемся напоследок! Сходим в Собакино. Уж такое красивое село! А может, и искупаемся в пруду. Знаете, какой там пляж!

      Мы с Костей переглянулись. Мама заметила, но поняла по-своему.

      – Лена, – спрашивает, – как твоя нога? Не болит?

      Я говорю:

      – Болит. Но вы идите без меня, я не обижусь.

      Костя ушёл с мамой, и это означало, что его никто не тронет, ни липовские, ни собакинские. Вдобавок они и Пальму взяли с собой.

      А мне вовсе не хотелось в Собакино. Мне было стыдно перед этим селом, на которое мы с Костей, сами того не желая, возвели напраслину. Липовские могут теперь упрекать собакинских, что никто из них не пустил в дом нашу маму с двумя детьми, – а ведь она в их же, собакинское, хозяйство и приехала!

      Хозяйка понесла в дом варенье. Я хотела помочь, она сказала:

      – Сиди, отдыхай. Завтра по банкам будем разливать.

      Нагнулась над тазом – маленькая такая. Крякнула, подняла таз и потащила перед собой к ступенькам.

      А я осталась во дворе.

      В деревне было тихо. И эта тишина была густой, уютной. Она точно обволакивала тебя, как одеяло.

      В тишине иногда раздавались голоса (слов было не разобрать), или скрипела калитка, или что-то стучало: тюк, тюк. Должно быть, кололи топором дрова.

      Хозяйка выглянула:

      – Скучаешь? Иди в сад, попасись, пока ещё ягоду видать…

      Я вышла в сад.

      Оттуда хорошо было видно улицу. Скрипнула Катина калитка, на улицу вышел Лёнчик.

      Я видела в сумерках, что у него, точно, порваны обе сандалии. Одна сильно хлопала при каждом шаге. Лёнчик присел на корточки и стал заново привязывать шнурок. Потом потопал ногой и, видно, остался доволен, что так хитро подвязал сандалию.

      Он пересёк дорогу и прошёлся мимо нашего забора, медленно так. Я видела, что ему не хотелось отсюда уходить. Дошёл до куста, постоял – и двинулся мимо забора в другую сторону.

      Он надеялся, что мы увидим его – и позовём.

      Очень ему хотелось, чтоб его позвали. А то ведь получалось несправедливо. Человек, с которым ты столько болтал в сети, вдруг объявляется в твоей деревне. Но встреча получается какой-то дурацкой. Серёга сказал – недоразумение…

      Ни разу я не чувствовала никого так остро – как будто все мысли роятся во мне самой. Костя не в счёт: Костя – мой брат.

      Я стояла за забором и разглядывала Лёнчика. А он меня не видел.

      Лёнчик был совсем некрасивый. Лицо от загара тёмное. Но это не тот загар, каким хвастаются в школе первого сентября. Неровный у него был загар, пятнами.