Я здесь живу. Мария Ботева

это наши говорят, в деревне. У него и лошади есть…

      Костя говорит:

      – Так ты и на лошади можешь ездить?

      А Лёнчик:

      – Не знаю, я только на Рыжем ездил. Рыжий смирный, старик уже. Так мне всегда его и дают, а на других я не пробовал… Михал Григорич, он говорит, хочет спокойным быть за ребят, поэтому только Рыжего можно брать, а Стрелу нельзя. И я не знаю, умею я на коне верхом или на одном только Рыжем…

      Костик только хотел ещё что-то спросить, а Лёнчик сам спрашивает:

      – А вы на сколько приехали?

      Костя говорит:

      – В пятницу – назад.

      И вздыхает тяжко.

      Как будто, если бы мы подольше оставались, он тоже бы с мальчишками стал в поле работать – за компанию.

      Может, его и принял бы тот неизвестный нам Михаил Григорьевич. Костю бы научили грядки полоть и траву косить. А может, и на Рыжем бы дали прокатиться, Рыжий смирный. И Костя бы ездил на нём – только зачем, куда? Я толком не представляю. Люди здесь живут какой-то непонятной нам жизнью.

      А Лёнчик что-то про нас не может понять.

      – Подумать только, – говорит мне, – вы взяли и приехали в Липовку. Просто так – взяли и приехали.

      Понятно же – мы не просто так. Мы с мамой. У мамы командировка. Но Лёне кажется, что мы какие-то особенные люди… Свободные как ветер.

      19. Всё видно-слышно

      Анна Ивановна во дворе была. Увидела нас – руками замахала:

      – Ходите, где не нужно! Вот вас собакинские-то и отделали…

      И смотрит на Лёнчика, чтоб он подтвердил: нечего далеко от дома уходить!

      Лёнчик смешался:

      – Это не собакинские, баб Ань… Мы же не знали…

      Хозяйка поглядела озадаченно. Спрашивает Костю:

      – Так что ж вы не сказали, что вы не собакинские?

      И велела нам с ним в доме сидеть.

      Лёнчик на свою работу пошёл.

      Хозяйка тоже выскочила за калитку. И сразу вернулась с какой-то женщиной. Та прежде всего велела нам звать её «тёть-Светой», а после принялась ногу мою ощупывать.

      Я сморщилась – думала, она сейчас её мять начнёт. Но тетя Света пробежалась по моей ступне и по лодыжке лёгкими пальчиками и сказала:

      – Через день-два снова будешь прыгать.

      И попросила у хозяйки лоскут, чтобы потуже перебинтовать.

      Пока она бинтовала мою ногу, мама вернулась из Собакина. Сразу заахала, стала теребить меня и Костю. Спрашивает у хозяйки:

      – Как думаете, есть смысл сходить к родителям этих хулиганов? Или там родители такие же, как дети?

      Анна Ивановна плечами пожимает.

      – Что родители? У Лёнчика родителя доставили прошлой осенью – в гробу. Макар Михалыча. На стройке, говорят, с лесов упал. В город на стройку наши подряжаются, до́ма не больно заработаешь…

      Но маму ей так сразу не разжалобить. Она спрашивает:

      – А мать у него есть? У Лёнчика вашего? Кто-то же отвечает за него?

      Хозяйка ей:

      – Да Лёнчик сам и за себя, и за мамку отвечает. Двое их с мамкой-то…

      Наша мама теряется:

      – А остальные, кто их бил… Нельзя ведь, чтобы это осталось