Я здесь живу. Мария Ботева

– в Собакине, а собакинские – в Липовке. А пока ребятишки – бьются…

      Мама поморщилась. И гостья стала её утешать:

      – Но вы не волнуйтесь, Ирина уже знает, как вышло у них. Всё выведала у мальчонки. И отец не сегодня-завтра приехать должен, Вадим Петрович. Так тот и всыплет ему, тот разговаривать не будет…

      – Всыплет, всыплет, – обнадёжила её и Анна Ивановна. – Он как приезжает домой из города, так его сразу всей деревне и слыхать. Серёга объявляет.

      Я спрашиваю:

      – А как он объявляет?

      И обе они, наперебой:

      – Так ведь Серёга – сразу и в рёв, да на всю деревню!

      – Отец-то его наездами воспитывает, вот и всем слышно…

      Я вспомнила Серёгу, как он взмахивает огромными ресницами и смотрит глупо-глупо. Как маленький. Он что, знал уже, что ему одному за всех влетит?

      Поздно вечером, когда мы трое спать укладывались, мама вздохнула.

      – Скоро уже домой. А завтра сидите во дворе, на улицу ни шагу.

      20. Катя виновата

      Назавтра нас до вечера не выпускали за ограду.

      Мы нарвали в саду полное ведро малины, а потом долго варили из неё варенье. Что делать, если в деревне все с утра до вечера только и знают, что работают. И Катя, и её брат Шурик, и Лёнчик, и Серёга. И для нас занятие нашлось…

      Анна Ивановна развела костёр прямо во дворе. Поставила по бокам два кирпича, а на них сверху тазик. И велела всё время помешивать, пока закипал сироп и пока в нём варилась ягода.

      Но это не нужно было делать нам вдвоём, и Костя снова принялся играть с Пальмой. Он говорил, что научит её считать – и она станет лаять сколько нужно, по его сигналу.

      А мне было достаточно того, что иногда я могу отойти от тазика с вареньем и обнять огромную собаку, уткнуться лицом в шерсть.

      Пальма громко дышала, лизала мою ногу возле повязки. Наверно, думала, что мне всё ещё больно.

      Костик говорил, что я действую на Пальму расхолаживающе. А здесь как-никак собачья школа, хотя и для одной собаки.

      Анна Ивановна пугала меня:

      – Гляди-ка, Пальмины блохи на тебя и перепрыгнут!

      Но почему-то это мне было всё равно.

      Вечером по одному стали появляться вчерашние мальчишки, заглядывать через забор. Чуть только стадо пришло и всех коров разобрали – Катя уже привела брата, чернявого Шурку. Он молчал и глядел под ноги себе. Зато Катя встала – руки по швам, вдохнула воздуха – и выпалила без остановок:

      – Просим прощеньица у вас! Это одна я виновата! Шурка прошлую ночь ночевал у Михал Григорича, и я не успела сказать ему, что вы наши, липовские!

      Мы с Костей переглянулись и чуть не прыснули.

      Шурка спросил:

      – Ну, мы пойдём? А то пора тренировку начинать…

      Следующим у забора появился парень с пушистыми ресницами. Серёга Ужов. Я только кивнула Косте: мол, гляди, Серёга… А он увидел, что на него смотрят, – и от забора метнулся в куст, спрятался.

      В кусте раздалось властное:

      – Ну?

      Серёга, сникший, снова побрёл к забору и позвал:

      – Костя, Лена…

      И когда мы подошли, сказал:

      – Простите