Сашка. Владимир Михайлович Зюкин

не плакать, но лишь увидит племянников, не понимающих, какой утратой их судьба наделила, так забывала про обещание. И надломилась её некрепкая ещё душа: недавно активная комсомолка, она стала тихоней. Ефим с Василисой горе топили в пьянстве.

      19

      Зимы в Сибири холодные. То мороз, то метель. А детям стужа нипочём! Играют на улице, в старой одежде, голодные, орут и хохочут. Можно подумать, что они смеются над суровой зимой и своим голодным детством. А взрослым, стоило смех их услышать, сразу легче на душе становилось, потому что появлялось понимание: нужно вынести невзгоды, есть ради кого!

      По улице двигалась колонна пленных немцев. Анна и мать, надев платки, вышли за дверь. Немцы выглядели смешно – закутанные в тряпки, хлопали себя руками, пытаясь согреться. Один немец голову закутал в китель, а когда проходил мимо дома Рязанцевых, то вытащил из кармана кителя зажигалку; покрутил ей над головой и закричал: «картошку! картошку!».

      – Глядеть больно, – вздыхая, сказала Агафья Кирилловна, показывая немцу пустые ладони.

      – У меня жалости нет к захватчикам! – резко ответила Анна. – Кто их звал?

      – Подневольные они, лучше скажи: кто их гнал сюда? – проговорила, покачав головой, Агафья Кирилловна.

      Колонна заполнила улицу. «Может, и Васька ходит так же у немцев» – рассматривая колонну, подумала Агафья Кирилловна. И защемило сердце у неё, когда снова подумала, что не пишет с фронта сын. Как будто поняв мысли матери, Анна сказала:

      – Василий не пошёл бы так у немцев, он скорее бы перегрыз горло конвоиру.

      Мать с благодарностью глянула на Анну, почувствовав гордость за сына Ваську, которого дочь сделала героем в её глазах. Зашли в дом. Агафья Кирилловна сунула в печку поленья. Анне сказала:

      – Возьми хлеб в столе, ты ведь не ела.

      – Возьму, – ответила Анна, открывая стол. – Нет ничего. – Махнула рукой, глянув на племянников. – Я не голодная…

      Сашка боком подошёл к бабке и приблизил рот к её уху:

      – Баба, хлеб Вовка съел, а мне мало дал, – показал на кончик пальчика.

      – Бессовестные! – зашумела Агафья Кирилловна. – Тётку оставили голодной. А ты лежишь, не мог присмотреть за малыми! – накинулась она на Семёна. – Я-то забегалась, второй день не везут хлеб, простояла зря. Чего замолчал?

      – О чём говорить? – буркнул дед Семён из комнаты. – Хлеб на деньги дают, на карточки не дождёшься.

      – Так давай деньги, пёс шелудивый, чего прячешь? – с собой не унесёшь в могилу!

      – Сама скорей подохнешь! – хриплым голосом отвечал старик, трогая карман.

      – Щупаешь карман! Как уснёшь, я отрежу его! – закричала Агафья Кирилловна. – Не моешься по месяцу, а раздеться боишься! Деньги прячешь, а жрать садишься! Ни стыда, ни совести!

      – Не вымогай, сука, прибью! – закричал, трясясь в постели, Семён.

      Вечерело. В печной трубе засвистел ветер.

      – Ума не приложу, как жить, – сокрушённо проговорила Агафья Кирилловна, натягивая носок младшему внуку на ножку.

      – Баба, мы куда? – спросил малый, шмыгнув носом.

      – Отвезу