Сашка. Владимир Михайлович Зюкин

в дом, он увидел карапуза, пытающегося прикрыть заслонку русской печи. Из комнаты слышался храп; в стекло окна билась муха. Сев на корточки, Виктор прижал малыша к груди, всматриваясь в любопытные глазёнки.

      – Кочегарик мой… – прошептал.

      Малый погрозил ему пальцем:

      – Тише, баба спит.

      – Не узнал меня, сынок?

      Выбравшись из объятия Виктора, карапуз потопал, переваливаясь, в комнату, подкатился к кровати и потормошил спавшую Агафью Кирилловну:

      – Папа привёз игрушку…

      Агафья Кирилловна вскочила, засеменила в кухню, заахала, заохала, к Виктору прислонилась, слёзы потекли по щекам.

      – Ладно, мам, ничего не случилось. Вы-то как?

      – Всё бы ладно, да Ксюшка нас бросила.

      – Бросила… – сквозь зубы проговорил Виктор, подумав: «Опять».

      – Убралась… Ни слуху, ни духу, – отвечала Агафья Кирилловна. – Где живёт, не знаем.

      – С ним убежала? – шёпотом спросил Виктор, голову сжав ладонями.

      – Многое говорят, – ответила Агафья Кирилловна. – Кто говорит, с ним, кто – одна. Варнак тут крутился, теперь исчез. Видно, с окаянным.

      Крепко Виктор задумался. Вспомнил, как божилась, плакала, говоря, что скорей умрёт, чем оступится. Поверил. А она притворялась. Актриса. Но убила по – настоящему…

      На второй день он подремонтировал забор, ребят поласкал. И всё в молчании. Смотрели сквозь слёзы старухи на него, предлагали водки – отказался. Лишь на четвёртый день, перед отъездом, оживился, когда меньший забрался ему на коленки. Проводил его к калитке Вовка, держась за ручку чемодана. Искра блеснула в душе Виктора при прощании с сыном, но тут же погасла, и тьма заполнила ему душу.

      Поезд подъезжал к станции. Показались крыши зданий, озарённые лучами утреннего солнца. А в душе у Виктора тьма и сожаление, что многие его друзья-однополчане убиты и гниют в земле, а он, измученный подлыми ударами в спину, жив. Держась за брезент площадки, он глянул на мелькающие шпалы. Поезд сбавил ход, мелькание шпал замедлялось. Он стал считать их, боясь пропустить хотя бы одну.

      – Солдат, вам плохо? Что с вами? – голос в тамбуре.

      «Что со мной? Всё оборвано, никакой опоры… То есть, зыбкая, как этот брезент. Какой смысл держаться за него? Никакого смысла…». Пальцы его разжались, как плети, повисли руки.

      Поезд остановился, скрежет и стук сопроводили торможение, грохнули буфера.

      – Зарезало, ой… – крик из тамбура.

      К вагону собрались пассажиры.

      – Я видел, – волнуясь, объяснял мужчина в жилетке. – Стоял между вагонами, дурно было, что ли? Смотрю – исчез…

      – Солдат, мать его…– выругался гражданин в пенсне. – Фашистов бить надо, а он что…

      – Войны испугался подлец! – поддержал его парень в шляпе.

      – А ты почему не на фронте? – сквозь толпу пробился проводник, в руке держа зажжённый фонарь, которым он осветил тело и откинутую в сторону голову. Рядом сотрудник милиции.

      – Тебя спрашиваю, молодой человек? – напирал проводник, направляя