Милостью Божьей. Светлана Гершанова

коричневым портфелем, набитым неизвестно чем, над чудовищной рассеянностью, – она могла прийти в школу в разных чулках или платье наизнанку. Как мы смеялись над ней!

      Она была эксцентрична и непредсказуема, как истинная француженка, язык знала и любила. Пела ужасным скрипучим голосом, чтобы показать нам – во французском языке в песнях добавляются гласные. Это было смешно и нелепо!

      Я старалась делать уроки, да и тётя Шура была начеку, стоило взять книгу, когда уроки не сделаны…

      Как-то нам задали выучить наизусть полстранички из учебника по-французски. Римма решила, со мной такие вещи нельзя пускать на самотёк. Я ей десять раз пересказывала текст, до сих пор помню – Ги Мокэ а сэз анн…

      Этот отрывок надо было во время урока написать на листке и сдать Марии Андреевне. Подумаешь! Ну и написала, и сдала, только мне в голову не пришло, что писать надо один к одному, как в учебнике.

      Я пересказала, прямую речь заменила косвенной, ещё в двух-трёх фразах изменила стилистику. И получила двойку, первую двойку в этом году, большую, небрежную, красными чернилами.

      Когда бы я стала плакать из-за двойки! Если у меня и было честолюбие, оно не касалось оценок. Но чувство справедливости было обострённым с детства.

      Как я плакала! Ги Мокэ, я всё о тебе знаю, сколько тебе лет, где ты живёшь, какая у тебя семья, и всё это я знаю по-французски!

      – Светлана, почему именно эта двойка так тебя расстроила? Маргарита Николаевна говорила, что двойки для тебя привычное дело.

      – Потому что… Потому что я всё выучила, я не знала, что вы любите буквально слово в слово. Я пересказала, мне кажется, это труднее, чем писать, не думая.

      Моя бабушка с лампой, летящей сквозь стекло, встаёт у меня перед глазами, и я умолкаю.

      – Да? Ну-ка, дай свою работу. Ошибка всего одна, вот здесь, в окончании. Ставлю тебе четвёрку. Знаешь, у тебя способности к языкам. Запиши мой адрес и приходи в воскресенье, я буду заниматься с тобой дополнительно.

      – Спасибо, Мария Андреевна!

      Слёзы высыхают у меня на глазах, справедливость восстановлена, мир снова стоит на своих вечных устоях, не шатаясь и не переворачиваясь. И лучше Марии Андреевны только Полина Павловна, моя первая любовь.

      Прохожу арку, поднимаюсь по лестнице, достаю до звонка, она очень понятно объяснила дорогу.

      Домашняя Мария Андреевна совсем другой человек, ещё лучше, чем в классе, оказывается. Улыбается, говорит не так быстро, как на уроке, и главное, по-русски.

      И вместо урока французского мы пьём чай с вареньем и оладьями прямо со сковородки.

      Мы – это Мария Андреевна, я и Марат, мальчик чуть постарше меня. Когда оладьи кончаются, он встаёт:

      – Тётя Маша, я погуляю?

      – Ладно.

      Тётя Маша, с ума сойти!

      А девчонки в классе знают про Марата, оказывается.

      – Она нашла его во время эвакуации на обочине дороги.

      Для кого-то всё укладывается в одну фразу, а я вижу эту дорогу, мы сами шли по ней, палящее солнце, гул фашистских бомбардировщиков… И она идёт в домашнем платье, в котором кормила