Милостью Божьей. Светлана Гершанова

в городе через много лет. Старая, небрежно одетая женщина бросилась меня обнимать:

      – Светочка, вы меня не узнаёте?

      Оказывается, я помнила её голос!

      – Конечно, узнала, Маргарита Николаевна, только не говорите мне «вы»!

      – Это с непривычки. Знаешь, я слежу за твоими публикациями, всё собираю, и книжку достала. Подпишешь мне её? Ты не очень спешишь? Может, зайдём ко мне, тут недалеко!

      По дороге расспрашиваю:

      – Вы не работаете?

      – Давно! Я ведь, когда ты училась, уже была немолода, разве не помнишь?

      – Нам тогда все учителя казались немолодыми.

      – Старыми, хочешь сказать? Понятно, – смеётся она.

      В подъезде сероватый свет, едва проникающий с улицы.

      – Этот угол под лестницей мне отдали для книг. Я деньги только на книги и тратила, дома они уже не умещаются.

      Комната темновата, стёкла давно не мыты. Посредине журнальный столик с остатками еды, лампочка с бумажной тарелкой вместо абажура, потёртое кресло, кровать под армейским одеялом.

      И книги! В шкафу, на полках вдоль стен, пачками на стульях и на полу. Несколько лежат открытыми, это поразило меня.

      Трогаю корешки, глажу переплёты, глаза мои горят, наверно, и она говорит, улыбаясь:

      – Я знала, тебе у меня понравится!

      14. Извещение

      Приехали Крыловы, мамины довоенные друзья. Мама и тётя Ида стоят, обнявшись, и плачут, я давно не видела, чтобы мама так плакала. И я плачу, глядя на них, а дядя Федя шагает вдоль стены туда и обратно.

      Тётя Ида разыскала его, раненного, в госпитале, и работала там, пока его не комиссовали. И вот они вернулись вместе с сыном, Женей, лет на пять старше меня. Довольно долго, пока их квартиру не освободили, мы живём у нас все вместе.

      Прихожу из школы. Женя сидит, читает книжку. Я веду себя, как хозяйка, грею суп, готовлю к столу. Мы обедаем и ведём светскую беседу.

      Нет, он ещё не знает, в какой школе будет учиться. Да, мама оставила его в Сибири у тёти, когда ехала к папе в госпиталь. Конечно, дома лучше.

      – Жалко дядю Юру. Я его хорошо помню, с ним всегда было весело! Хотя пропал без вести, это же не погиб, может, лежит в каком-нибудь госпитале.

      – Как пропал без вести?! Откуда ты знаешь?

      – Тётя Тамара сказала маме. А тебе, значит, не сказала.

      – Как это не сказала? Не может быть!

      – Хочешь, я покажу тебе извещение? Тётя Тамара доставала его из шифоньера, вот отсюда.

      Держу в руках эту страшную бумагу. Никаких сомнений, пропал без вести!

      – Не расстраивайся, бывает, и «похоронка» приходит, а человек возвращается. А тут написано – без вести. Ещё есть надежда!

      – Да, есть надежда. Не говори маме, что я видела эту… бумагу, хорошо?

      День Победы в сорок пятом году. Все идут на площадь, главное место праздника.

      Для меня он не был праздником – без папы, я никак не могла заставить себя радоваться! Сказала, хочу остаться дома.

      Женя тоже остался. Мы стояли на балконе и смотрели на салют. Мне хотелось плакать, и сейчас хочется плакать каждую годовщину