Брилонская вишня. Ксения Евгеньевна Букина

красочно расписал.

      – Еще хилее рабочую силу достать нигде не могли? – курящий вздергивает брови, а я замечаю в его глазу что-то странное…

      У него родинка! Прямо в глазу! Или это радужка так странно окрашена: ярко-синяя, лишь небольшое коричневое пятно, словно ржавчина, уродует глаз. И этот самый изъян почему-то пробивает меня до дрожи. И тон, и взгляд… Офицер не говорит длинных речей, не запугивает нас и не зачитывает правил, но именно из-за его поведения я вдруг резко понимаю, что не хочу спать, впиваюсь ногтями в собственные запястья и задерживаю дыхание.

      – Извини, оберштурмбаннфюрер, но я их поимкой не занимался, – отвечает немец с бульдожьими щеками. И – ужасно удивительно – он умеет не орать!

      – С теми, кто занимался, я еще поговорю. Что за трупов завезли? Они на ногах не стоят, о какой работе речь?

      – Даже слабая лошадь будет нестись галопом, если два раза хлестнешь ее кнутом.

      От такого высказывания я вздрагиваю.

      Офицер смеется. Кивает:

      – Верные мысли, верный настрой. Держи вожжи крепко.

      – Постараюсь, оберштурмбаннфюрер. Каковы дальнейшие распоряжения?

      – Если хочешь услышать от меня что-то новое, то зря надеешься. В сарай их брось. Баню растопите. От них воняет хуже, чем от выгребной ямы, а ты же знаешь мое к этому отношение. Каждый раз я должен повторять одно и то же?

      – Слушаюсь, оберштурмбаннфюрер.

      – В последнее время ты делаешь это слишком вяло. Если не дашь им понять, кто свинья, а кто хозяин – добром это не закончится точно. На поводке их держи. Желательно – коротком. Надо будет – сапогом придави. Силу примени. Или пистолет. Но меру знай. Чтобы не было такого: я проснулся, а у нас половина рабочей силы пристрелены. Лучше оставь это на меня. А пороть можно и даже нужно. Чем сильнее ты лошадь бьешь, тем быстрее она бежит. Да?

      – Я поражен твоим профессионализмом.

      – Не надо поражаться, Вернер. Не надо. Пустые эмоции не принесут плодов.

      Куривший окидывает нас долгим взглядом. В почти незаметном презрении приподнимает краешек тонкой губы и морщится. Стряхивает с кожаных перчаток пыль.

      И вдруг случается неожиданное. Тот самый худощавый парень, за которого я невольно схватилась, вцепляется в ладонь курившего, обтянутую блестящей перчаткой.

      – Покормите нас! – взвывает парень. – Не уходите, пожрать нам дайте! Мы сейчас все передохнем!

      Куривший шарахается, корчится в брезгливости, резко выдергивает свою кисть из рук парня и делает быстрый шаг назад. Жмурится и закашливается, сжимая горло… на какую-то секунду я впрямь поверила, что его сейчас вырвет.

      – Вернер! – кричит он, сдергивает с себя перчатки и швыряет под ноги.

      Кровь приливает к обвисшим щекам Вернера. Своим нервным дыханием он еще сильнее напоминает пса. Ему бы только хвост, которым бы он с радостью вилял.

      – Да, оберштурмбаннфюрер?

      – Прикажи застирать, – все еще морщась от отвращения и держа ладони