Брилонская вишня. Ксения Евгеньевна Букина

так близко настоящие немецкие машины – черные, блестящие и в который раз подчеркивающие превосходство в силе врага.

      Но ни один штаб, ни один человек никогда не обойдется без задницы. Здесь задницей был полуразрушенный и очень вонючий сарай. И именно в задницу нас определили.

      Правда, перед этим выстроили.

      Стоим в ряд. Никто ничего не говорит – все устали, хотят спать и есть.

      Стоим, а ветер дует. Уже и стоять не можем – с ног валимся. Тяжело дышим, глаза закрываются, а нас заставляют. Холодно жутко, я еще и вспотела, когда сюда в колонне шла. Продует, как пить дать продует. И небо все серое – не определишь, который час. Не то вечер поздний, не то только темнеет, не то полдень такой пасмурный. Сальные волосы в лицо лезут, в рот, как змеи скользкие меня опутали…

      Мне уже совсем неинтересно, куда нас привезли и что собираются делать дальше. Просто дайте мне помыться, поесть и поспать! Больше мне ничего не надо! Только мытье, еда и сон! Все тело до крови чешется и щиплет, а от вони я уже и сама задыхаюсь!

      – Всем стоять!

      Я устало поднимаю глаза и вижу очередного немца. Хотя… нет, вру бесстыдно. Не очередного – те видно, что солдафоны обычные: каски, форма да сапожищи. А этот красивенький такой, в мундире чистом, с ремнем кожаным, ботинками до блеска вычищенными да фуражке с серебряным черепом. И ведет себя ну совсем не как очередной – надменно так расхаживает, губу выпятив и голову задрав. Только щеки обвисшие трясутся, как у бульдога.

      – Всем тихо! Говорийт с фами командир, вы – молчайт и слушайт!

      И какой толк ему глотку рвать? Все и так молчат. Надо же бедолаге как-то статус в наших глазах повысить да званием сверкнуть. Вот и лезет из кожи вон, наше уважение завоевывает. Видимо, не зря. Видимо, авторитет для него имеет большое значение.

      Окидываю взглядом площадку. Чуть поодаль вижу застывших с граблями в руках женщин, на которых рявкает немецкая надзирательница. А около бедолаги с бульдожьими щеками на стуле сидит еще один офицер. Тоже не очередной: и мундир, и ботинки, и фуражка – все при нем. Но он ничего не говорит и перед нами не расхаживает. Молча сидит, смотрит на нас и выкуривает папиросу, аккуратно держа ее между двух тонких пальцев в черной перчатке.

      – Это есть немецкий штаб! – надрывается офицер с бульдожьими щеками, а у меня от его крика начинает пульсировать в висках. – Ви здейс арбэтэн! Это есть фаш дом! Я есть старший надзиратель и главный командир! Я хотейт фидейт фаш подчинение и уважение к немецкий солдат! Ви оказывайт любовь к немецкий солдат и благодарийт его за хлеб, дом и жизнь!

      Я сглатываю и морщусь.

      Его мундир колеблется от сильного ветра. И без того большие глаза немец умудряется пучить еще больше, отчего становится даже жутко.

      Очень интересная, а главное – отрепетированная речь, но я так хочу, чтобы это все привело к концу! Неважно, хорошему или плохому – к концу! Я хочу отмыться, наесться и лечь спать: хоть на трехэтажную перину, хоть на исплеванный пол. Я что, так много прошу?!

      – Этот день