Брилонская вишня. Ксения Евгеньевна Букина

люди хрустят сушеными корками, давлюсь слюной и посильнее зажимаю живот.

      Когда нас еще раз покормят? И покормят ли вообще?

      Тихо вою от обиды. Сжимаю зубы и обнаруживаю, что до колонки осталось всего три человека.

      Я очухиваюсь от ходьбы, от палящей спины и обжигающих капелек пота. Теперь мне становится холодно. Я обнимаю себя и начинаю мелко дрожать. Помогает. Но несильно. Теплый тулуп мне здесь вряд ли дадут, так что…

      Подходит моя очередь. Я несмело подползаю к колонке. Опершись, встаю и ослабшими, дрожащими от усталости руками нажимаю на рычаг. Сгибаюсь над колонкой, припадаю к струе и делаю жадный глоток. Восхитительно! Настолько ледяная вода, что ноют зубы, холодная до ломоты, но необычайно вкусная, даже немного сладкая, с металлическим привкусом!

      Пью потихоньку – боюсь захлебнуться. Каждый глоток словно возвращает мне утраченные силы и не дает рухнуть на землю, а потом умереть от истощения. Во рту больше не сухо, губы не склеены. Ледяная вода течет по подбородку и мочит платье. Я вздрагиваю, но не могу оторваться, словно нас с водой сейчас соединяет неразрывная нить…

      – Эй, нам-то попить дай! – возмущаются сзади люди.

      Я делаю три прощальных глотка, утираю губы и отхожу.

      Попить – попила. Отдохнуть – отдохнула. Теперь вот только бы поесть да по нужде сходить…

      Вижу, как люди выстроились в очередь у общественного туалета. Немедленно занимаю место и там. Здесь, правда, ждать приходится намного дольше, но через минут двадцать одной потребностью становится меньше.

      Только вот не могу понять: неужели наелись действительно лишь те, кто успел?! А как же я?! А их не волнует, что половина может спокойно умереть от голода, и тогда их же труды будут наполовину бессмысленные!

      Наверное, дичайший голод и утоление всех остальных потребностей пробуждает какую-то несвойственную мне храбрость. Протискиваюсь к немцам сквозь толпу и громко кричу:

      – Простите!

      Они щурятся, поворачиваются ко мне. Едят лук, заедая его хлебом и запивая водой. Вгрызаются в помидоры, разворачивают в свертках сало, курят папиросы…

      Я жадно сглатываю и продолжаю:

      – Если позволите мне высказаться… Дело в том, что мне не хватило еды. Я правда очень голодна. И не только я. Мне кажется, что если все умрут, весь наш длинный путь – и ваш, между прочим, тоже – станет бессмысленен. Вы меня понимаете?

      Они все еще щурятся. Морщатся, переглядываются, но молчат.

      – Вы понимаете? – почему-то продолжаю настаивать я. – Мне не досталось даже жалкого кусочка хлеба!

      Один из немцев вдруг начинает смеяться. Другой немедленно спрашивает у него:

      – Что она говорит?

      – Говорит, что ей не хватило еды.

      – Неужели она хочет, чтобы мы ей посочувствовали?

      – Да кто их, русских, разберет. Посочувствуй, у тебя это отлично получается. Особенно хорошо ты сочувствуешь женщинам.

      – Думаешь, она этого хочет?

      – А ты разве не понял? Она