Тихий Дон. Михаил Шолохов

давай! На казачьей земле живешь, сволочуга, да ишо дорогу уступать не хочешь?

      Несладко бывало и украинцам, привозившим к Дону на Парамоновскую ссыпку пшеницу. Тут драки начинались безо всякой причины, просто потому, что «хохол», а раз «хохол» – надо бить.

      Не одно столетье назад заботливая рука посеяла на казачьей земле семена сословной розни, растила и холила их, и семена гнали богатые всходы: в драках лилась на землю кровь казаков и пришельцев – русских, украинцев.

      Через две недели после драки на мельнице в хутор приехали становой пристав и следователь.

      Штокмана вызвали на допрос первого. Следователь, молодой, из казачьих дворян чиновник, роясь в портфеле, спросил:

      – Вы где жили до приезда сюда?

      – В Ростове.

      – В тысяча девятьсот седьмом году за что отбывали тюремное наказание?

      Штокман скользнул глазами по портфелю и косому, в перхоти, пробору на склоненной голове следователя.

      – За беспорядки.

      – Угу-м… Где вы работали в то время?

      – В железнодорожных мастерских.

      – Профессия?

      – Слесарь.

      – Вы не из жидов? Не выкрест?

      – Нет. Я думаю…

      – Мне неинтересно знать, что вы думаете. В ссылке были?

      – Да, был.

      Следователь поднял голову от портфеля, пожевал выбритыми, в пупырышках, губами.

      – Я вам посоветую уехать отсюда… – И про себя: – Впрочем, я сам постараюсь об этом.

      – Почему, господин следователь?

      На вопрос вопросом:

      – О чем вы имели беседу с местными казаками в день драки на мельнице?

      – Собственно…

      – А ну, можете быть свободны.

      Штокман вышел на террасу моховского дома (у Сергея Платоновича всегда останавливалось начальство, минуя въезжую) и, пожимая плечами, оглянулся на створчатые крашеные двери.

      VII

      Зима легла не сразу. После Покрова стаял выпавший снег, и табуны снова выгнали на подножный. С неделю тянул южный ветер, теплело, отходила земля, ярко доцветала в степи поздняя мшистая зеленка.

      Ростепель держалась до Михайлова дня, потом даванул мороз, вывалил снег; день ото дня холод крепчал, подпало еще на четверть снегу, и на опустевших обдонских огородах, через занесенные по маковки плетни, девичьей прошивной мережкой легли петлистые стежки заячьих следов. Улицы обезлюдели.

      Пластался над хутором кизячный дым, возле кучек рассыпанной у дороги золы расхаживали налетевшие к жилью грачи. Сизой, выцветшей лентой закривилась по хутору санная ровень дороги-зимнухи.

      На майдане собрался однажды сход: подходили дележ и порубка хвороста. Толпились у крыльца правления в тулупах и шубах, поскрипывали валенками. Холод загнал в правление. За столом, по бокам от атамана и писаря, расселись почетные – в серебряной седине бород – старики, помоложе – с разномастными бородами и безбородые – казаки жались в кураготы, гудели из овчинной теплыни воротников. Писарь крыл бумагу убористыми строками, атаман засматривал ему через