Тихий Дон. Михаил Шолохов

одной деляне хворост? – спросил Григорий, соскочив со своих саней.

      – В одной, ежли закурить дашь.

      – Ты, Аникей, сроду на чужбинку.

      – Ворованное да выпрошенное всего слаже, – подхахакивал Аникушка, морща голое бабье лицо улыбкой.

      Поехали вместе. В лесу, завешанном кружевным инеем, строгая бель. Аникушка ехал впереди, щелкая кнутом по нависшим над дорогой веткам. Снег, игольчатый и рыхлый, падал гроздьями, осыпая закутанную Аникушкину жену.

      – Не дури, черт! – кричала она, отряхиваясь.

      – Ты ее в сугроб носом! – кричал Петро, норовя попасть кнутом быку под пузо, для пущего хода.

      На повороте к Бабьим ендовам наткнулись на Степана Астахова. Он гнал распряженных в ярме быков к хутору, размашисто шел, поскрипывая подшитыми валенками. Курчавый обыневший чуб его висел из-под надетой набекрень папахи белой виноградной кистью.

      – Эй, Степа, заблудил? – крикнул, равняясь, Аникушка.

      – Заблудил, мать его черт!.. Об пенек вдарило сани под раскат – полоз пополам. Пришлось вернуться. – Степан добавил похабное словцо и прошел мимо Петра, нагло щуря из-под длинных ресниц светлые разбойные глаза.

      – Сани бросил? – оборачиваясь, крикнул Аникушка.

      Степан махнул рукой, щелкнул кнутом, заворачивая направившихся по целине быков, и проводил шагавшего за санями Гришку долгим взглядом. Неподалеку от первой ендовы Григорий увидел брошенные среди дороги сани, около саней стояла Аксинья. Левой рукой придерживая полу донской шубы, она глядела на дорогу, навстречу двигавшимся подводам.

      – Отойди, а то стопчу. Ух ты, жена не моя! – заржал Аникушка.

      Аксинья, улыбаясь, посторонилась, присела на скособоченные, без полоза сани.

      – Вон и твоя с тобой сидит.

      – Влепилась, как репей в свинячий хвост, а то бы я тебя подвез.

      – Спасибочка.

      Петро, равняясь с ней, мельком оглянулся на Григория. Тот шел, неспокойно улыбаясь; тревога и ожидание сквозили в каждом его движении.

      – Здорово живешь, соседка, – поздоровался Петро, касаясь рукавицей шапки.

      – Слава богу.

      – Обломались, никак?

      – Обломались, – протяжно ответила Аксинья, не глядя на Петра, и встала, поворачиваясь к подходившему Григорию. – Григорь Пантелевич, сказать бы вам нужно…

      Григорий свернул к ней, бросил отъезжавшему Петру:

      – Наглядай за моими быками.

      – Ну-но, – грязно усмехнулся Петро, заправляя в рот горький от табачного дыма ус.

      Они стояли друг против друга, молчком. Аксинья тревожно глядела по сторонам, переводила влажные черные глаза на Григория. Стыд и радость выжигали ей щеки, сушили губы. Она дышала короткими, частыми вздохами.

      Сани Аникушки и Петра скрылись за коричневой порослью дубняка. Григорий в упор поглядел Аксинье в глаза, увидел, как вспыхнули они балованным отчаянным огоньком.

      – Ну, Гриша, как хошь, жить без тебя моченьки нету, – твердо выговорила она и накрепко сжала губы, ожидая ответа.

      Григорий