Люба Украина. Долгий путь к себе. Владислав Бахревский

от бега, сел за стол, взял кусок осетрины, следя за своими руками. Руки не дрожали. Тимош, довольный, улыбнулся: не больно-то его напугала чудом миновавшая смерть.

      И голод не пропал: взял кусище фунта на три. Жадно и быстро съел, пошел на улицу оттирать снегом жирные от осетрины руки.

      Казаки убрали стол, вымыли и вытерли его досуха. За письма Богдан усадил всех, знавших грамоту.

      – А за работу будет? – спросил Федор Коробка, играя глазами и поглаживая твердый, как кость, кадык.

      Богдан гневно сдвинул брови и… улыбнулся.

      – Пером скрести – не саблей махать. Черт с вами, ставлю два ведра!

      – Молодец, атаман! – Федор Коробка хлопнул Богдана по плечу.

      – Сначала дело сделай! – оборвал весельчака Хмельницкий, раздавая семерым писцам листы бумаги.

      Федор Коробка обмакнул перо в чернила, но вдруг так и подскочил:

      – Атаман! А где же у тебя вино? Это после победы, что ли, поставишь? На паперти киевской Софии?

      Богдан так поглядел, будто с каждого глаза по мешку речного песка на горб казаку уронил.

      – А ты не веришь, что великая Софья в нашу честь в колокола ударит?

      В курене стало тихо.

      – Кто не верит, прочь от меня!

      Казаки поеживались под взглядом Хмельницкого, опускали глаза или таращились нарочито преданно.

      – Вижу я, не верите вы мне! Вас хватило заварить бузу. А я бузу пить не согласен, татарское это питье. Я поставил брагу, чтоб огневой спирт выгнать. У кого кишка тонка – ступайте на все четыре стороны, пока не поздно. Постоять за народ, за Украину найдутся люди. – И вдруг опять заулыбался: – Ганжа, возьми кошелек мой, пойди к реестровым да и купи у них ведро зелья, а второе ведро – будь по-твоему, Коробка, – мы с вами в Киеве разопьем. Чтоб тебе не скучно было, Ганжа, возьми с собой пятерых казаков.

      В курене стало разом шумно. Полегчало у казаков на душе, словно перед попом душу облегчили. Бежали, о себе думали, а теперь о себе думать не надо – есть батько Хмельницкий, он знает, чему быть.

      – Ганжа! – остановил в дверях казака Богдан. – Вот письма. К Потоцкому, к Шембергу, к Конецпольскому, к его величеству. Передай самому полковнику Гурскому.

      Ганжа ушел, и стало тихо. Дружно скрипели в казачьем курене гусиные перья.

      14

      Только на другой день Тимош рассказал отцу о чудесном спасении своем. Богдан почернел.

      – Что казакам про то молчал – молодец, а то, что от меня скрыл, – плеть бы о тебя измочалить. Нас ночью могли как кур перерезать.

      – Я ночью не спал.

      – Не спал, так иди ложись и спи.

      Тимош лег и сквозь дрему слышал, как отец наказывал казакам:

      – Разнести письма нужно по всей Украине. Передавайте их лирникам, священникам, всем людям, которые не побоятся другим прочитать, переписать и размножить. Есть ли охотники идти на опасное сие дело?

      Вызвалось шестеро.

      – Лошадей вам нужно достать, – решил Богдан. – Демьян Лисовец, ты с людьми умеешь ладить. Иди к Линчаю, попроси у него лошадей.