Гостья. Симона де Бовуар

заявил Пьер непререкаемым тоном.

      – Он уверяет, что вкус другой, – заметила Франсуаза.

      – Опасный мечтатель! – сказал Жербер. На мгновение он задумался. – С вами можно согласиться, что в чашках кофе остывает не так быстро.

      – А почему он должен остывать не так быстро? – спросила Франсуаза.

      – Поверхность испарения меньше, – с апломбом заявил Пьер.

      – Тут вы ошибаетесь, – сказал Жербер. – Дело в том, что фарфор лучше сохраняет тепло.

      Они радовались, когда обсуждали физическое явление. Обычно это был некий целиком выдуманный факт.

      – Он остывает точно так же, – заметила Франсуаза.

      – Вы слышите? – сказал Пьер.

      Жербер демонстративно приложил палец к губам; Пьер с понимающим видом кивнул; то была их привычная мимика, дабы подчеркнуть их вызывающее сообщничество; однако сегодня их жестам недоставало убежденности. Обед тянулся невесело; Жербер выглядел угасшим; они долго обсуждали итальянские требования: чтобы беседа увязала в таких общих положениях, было большой редкостью.

      – Вы читали утром статью Суде? – спросила Франсуаза. – Он ничего в этом не понимает, утверждает, что переводить текст полностью – значит искажать его.

      – Старые маразматики, – сказал Жербер. – Они не решаются признаться, что им досаждает Шекспир.

      – Это не имеет значения, – сказала Франсуаза. – О нас пишут, и это главное.

      – Пять вызовов вчера вечером, я сосчитал, – заметил Жербер.

      – Я довольна, – сказала Франсуаза. – Я была уверена, что можно тронуть людей, не соглашаясь ни на какие уступки. – Она весело обратилась к Пьеру: – Теперь совершенно очевидно, что ты не только кабинетный экспериментатор, сектантский эстетик. Коридорный в отеле сказал мне, что он плакал, когда тебя убивали.

      – Я всегда думал, что он поэт, – отозвался Пьер. Он слегка смущенно улыбнулся; воодушевление Франсуазы поубавилось. Выйдя четырьмя днями ранее после генеральной репетиции, Пьер был радостно возбужден, они вместе с Ксавьер провели восторженную ночь! Но уже на следующий день это чувство триумфа его покинуло. Таков уж он был: неудача бывала для него мучительна, однако успех всегда казался ему лишь незначительным этапом к более трудным задачам, которые он сразу же себе ставил. Он никогда не поддавался слабостям тщеславия, но и светлой радости от хорошо проделанной работы тоже не знал. Он спросил Жербера: – Что говорят в окружении Пеклара?

      – О! Вы совсем не в нужной струе, – отвечал Жербер. – Они придерживаются линии возвращения человека и прочей ерунды. Тем не менее им бы очень хотелось знать, что на самом деле у вас за душой.

      Франсуаза была уверена, что не ошибается; в сердечности Жербера сквозило что-то нарочитое.

      – Они с нетерпением будут ждать, когда в следующем году ты поставишь свою пьесу, – сказала Франсуаза и весело добавила: – А теперь, после успеха «Юлия Цезаря», можно не сомневаться, что публика поймет тебя; ничего не скажешь, это замечательно.

      – Будет