Гостья. Симона де Бовуар

что я это сделаю; она не будет настаивать, но впадет в мрачное отчаяние.

      Франсуаза обвела взглядом комнату.

      – Мой добрый отельчик. К счастью, надо учитывать ее слабоволие.

      Пьер подошел к сложенным на столе рукописям.

      – Знаешь, я думаю придержать рукопись «Господин Ветер», – сказал он. – Этот тип меня интересует, ему надо поспособствовать. В ближайший вечер я приглашу его на ужин, чтобы ты составила себе о нем понятие.

      – Мне тоже надо передать тебе «Гиацинт», – откликнулась Франсуаза. – Тут, кажется, есть что-то обнадеживающее.

      – Покажи. – Пьер начал читать рукопись, а Франсуаза положила голову на его плечо, чтобы читать вместе с ним. Настроение у нее было не слишком хорошее. Будь она только с Пьером, то быстро отделалась бы от этого вернисажа, но с Ксавьер все сразу осложнялось: казалось, будто идешь по жизни с килограммами глины на подошвах. Пьеру не надо было соглашаться ждать ее; он тоже, казалось, встал не с той ноги. Прошло около получаса, прежде чем Ксавьер постучала. Они быстро спустились по лестнице.

      – Куда вы хотите пойти? – спросила Франсуаза.

      – Мне все равно, – ответила Ксавьер.

      – На час, который у нас есть, зайдем в «Дом», – предложил Пьер.

      – Как холодно, – сказала Ксавьер, закрывая платком лицо.

      – Это в двух шагах, – успокоила ее Франсуаза.

      – У нас разные представления о расстояниях, – заметила Ксавьер, ее лицо сморщилось.

      – И о времени, – сухо добавил Пьер.

      Франсуаза начинала хорошо разбираться в Ксавьер; Ксавьер сознавала свою вину, она думала, что на нее сердятся, и старалась противостоять. К тому же эта попытка переезда измучила ее. Франсуаза хотела взять ее за руку: в пятницу ночью они все время ходили рука об руку и в ногу.

      – Нет, – сказала Ксавьер, – по отдельности мы пойдем быстрее.

      Лицо Пьера помрачнело еще больше; Франсуаза опасалась, как бы он действительно не рассердился.

      Они сели в глубине кафе.

      – Знаете, ничего интересного на этом вернисаже не будет, – сказала Франсуаза, – у подопечных тетушки никогда не бывает и тени таланта, у нее верная рука.

      – Мне на это наплевать, – сказала Ксавьер, – меня интересует церемония; живопись всегда наводит на меня скуку.

      – Это потому, что вы никогда ее не видели, – сказала Франсуаза. – Если вы пойдете со мной на выставки или даже в Лувр…

      – Это ничего не изменит, – заявила Ксавьер. Она поморщилась. – Картина – это строго, это так плоско.

      – Если бы вы немного познакомились с этим, то, я уверена, вам бы понравилось, – настаивала Франсуаза.

      – То есть я пойму, почему это должно мне нравиться, – возразила Ксавьер, – Нет, я никогда этим не удовольствуюсь; в тот день, когда я ничего не буду чувствовать, я не стану искать причин для чувствования.

      – То, что вы называете чувствовать, по сути есть манера понимать, – сказала Франсуаза. – Вы же любите музыку!..

      Ксавьер резко прервала ее:

      – Знаете, когда говорят о хорошей или о плохой музыке, это