Меньше воздуха. Мария Потоцкая

Она перестала ходить на работу, хотя целыми днями где-то пропадала. А возвращалась домой усталая, слушала музыку и рассказывала мне истории из своего детства. Раньше она не была такой сентиментальной, но через пару недель я уже знал по именам не только ее одноклассников, но и всех ее любимых дворовых собак, которых она подкармливала.

      Однажды мама покрасила свои светлые русые волосы, передавшиеся мне, в яркий рыжий цвет.

      – Зачем? – только и спросил я. Когда она сушила голову полотенцем, на котором оставались рыжие разводы.

      – С пятнадцати лет хотела, но все откладывала. Думала, поседею, точно буду краситься. Круто, а?

      Но она не поседела. Передо мной сидела незнакомая женщина с исхудавшим лицом, тусклыми глазами и с кричащими неестественными волосами.

      Одним вечером мама объявила мне, что на следующее утро поедет в больницу. Я так и не понял, собрала ли она деньги или подошла ее очередь, но в любом случае мама подавала это событие как свою победу. Она улыбалась, и мне казалось, что даже ее зубы потускнели. Мне не удавалось воспринимать это как хорошую новость – завтра маму положат резать. А это значило что? Что так она не умрет? У меня не получалось произнести это как утверждение, хотя мама говорила без вопросительных интонаций. Мне казалось, что мама на самом деле тоже не может обрадоваться тому, что завтра ей отрежут грудь и мягкие ткани вокруг нее, чтобы что-то там не случилось. Я не знал, что это за ткани, может быть, мягкими они были потому, что не были жесткими, не были костями. Иногда я представлял, что их просто вырежут большими ножницами, оставив на маме квадратную дырку, но все не мог понять, какого она должна быть размера. Может, как ее грудь, а может, углы будут заходить на шею, живот и даже руки. А иногда у меня появлялась совершенно дурацкая и страшная фантазия, что раз эти ткани такие мягкие, хирург возьмет валик и будет вертеть его в ране, вытягивая одну мягкую ткань за другой, как мороженое.

      Сказав эту новость, мама еще долго стояла и крутилась перед зеркалом, бабушкиным подарком на ее двадцатипятилетние. Она, не стесняясь меня, выпячивала вперед грудь, натягивала на ней кофту, сжимала губы в мультяшном поцелуе и подмигивала отражению.

      – Как ты думаешь, я красивая? – зачем-то спросила она, развернувшись ко мне.

      Я закивал, в последнее время слова постоянно куда-то пропадали. Я не знал, что сказать, не мог придумать шутку, похвалить ее или даже просто что-то наболтать, как я делал всегда, если у меня не выходило четкого ответа. Молчуном я никогда не был, но сейчас казалось, будто бы все тропки разговоров завалило камнями, и я знал, что они где-то есть, но не мог на них даже посмотреть.

      – Ну и хорошо. Пойдем зайдем к Наде и Кириллу, предупредим на всякий. Я завтра провожу тебя в школу, и, скорее всего, Ирка заглянет вечером и заберет тебя к себе, пока я буду в больнице. Я еще не предупреждала ее, но сейчас дойду до ее дома.

      – Ты вещи собирай, а я на велике сгоняю быстро.

      Мама посмотрела на меня холодно, и я испугался, что зря упомянул свой дурацкий велосипед.

      – Я сама в состоянии.

      Мы