Меньше воздуха. Мария Потоцкая

терла левое плечо.

      – Гришка, слазь на шкаф и поставь коньки в коробку, – сказала она, подталкивая стул ногой. Мне это не составляло никакого труда, но раньше мама всегда делала подобные вещи сама, шкаф не казался высоким, ей достаточно было протянуть руку.

      – А то я, кажись, повредила мышцу на тренировке. Она уже давно побаливает, подмышку тянет при нагрузках, но сегодня совсем разболелась. Мне кажется, она даже немного опухла.

      Мамино пояснение дало мне надежду, что все мои гусеницы и грязные лужи – лишь моя глупая фантазия. В поврежденной мышце на руке не могло быть ничего страшного.

      – Значит, ты заболела растянутой мышцей? Так и болеешь ею, да?

      – Я же тебе не доктор, чтобы все знать. Может, растянула, может, разорвала, а может быть, это даже разорватус мускулис вульгарис.

      Когда мама хотела обозначить что-то заумным термином, она переходила на свой выдуманный латинский. К каждому слову мама добавляла прилагательное «вульгарис», и я уже понимал, что оно обозначает «обыкновенный».

      Я не знал, пунктируют ли растянутые мышцы и бывают ли у них кисты, но, видимо, оно было так. С маминой профессией подобные повреждения не казались новинкой. Страшные образы оставили меня и приходили только от периодической бессонницы.

      Как-то к нам в гости приехала баба Тася. Она редко навещала нас, да и сама мама ездила в соседний городок Зарницкий из своего прошлого только по праздникам и в сезон посадки огорода. У мамы были прохладные отношения с бабушкой, хотя откровенных конфликтов я припомнить не мог.

      Баба Тася с порога сказала:

      – Еще больше похудела! И бледная как моль сидишь.

      Я посмотрел на маму и увидел то, что не замечал весь этот час: баба Тася была права.

      Мама с бабой Тасей целую неделю куда-то ходили вместе. Я не любил это время, потому что мне пришлось уступить свою кровать и спать на раскладушке. Зато тревожился меньше, чем если бы самостоятельно осознал мамину бледность: теперь она находилась под хмурым бабушкиным крылом.

      В тот вечер, когда мы должны были проводить бабу Тасю на остановку до Зарницкого, она сказала маме:

      – Нужно собирать деньги.

      Мама отмахнулась от нее рукой.

      – Какие деньги, мам? Я просто обследуюсь, меня государство вылечит за свой счет.

      – Тамара, если будут оперировать, нужно собирать деньги, – упрямо повторила бабушка.

      Когда мы шли с мамой вдвоем от остановки, я надеялся, что она заговорит о щекотливой теме сама. Наш путь лежал через аллею, и каждый раз, когда мама выплывала из-за ребристых теней от деревьев на свет, мне казалось, что она должна заговорить серьезно. Но отчего-то мама все болтала только о чемпионате по волейболу, а она ведь даже никогда не играла в него, и я вообще не мог припомнить, чтобы она раньше испытывала какой-либо интерес к этому спорту.

      Я прервал ее, когда она рассказывала про казахскую команду.

      – Тебя будут оперировать? Это все из-за анемии?

      Я