Именами вашими стоим. Евгений Георгиевич Балакин

боюсь! В эту, как её?.. В Америку… В Северную. А это не очень далеко?

      Услышав это, Елизавета Андреевна, усмехнувшись, покачала головой. Ей самой нынче, не далее, чем час назад, предлагали уехать в эту самую Северную Америку.

      – А это не очень далеко? – переспросила Настя, высморкавшись в передник.

      – Очень. Но только никуда он тебя не повезёт, ни завтра, ни послезавтра.

      Елизавета Андреевна устало поднялась со скамеечки и, вытянув вверх руки, потянулась сладко, до хруста.

      – И вообще, выбрось ты всё это из головы. И его выброси.

      Настя недоверчиво уставилась на барыню:

      – А вы почём знаете, что не повезёт?

      – Он коньяка-то, сколько стаканов выпил?

      Девушка, с недоумением глядя на Елизавету Андреевну, встала:

      – Кто? Николай Иваныч?

      Потом, слегка наклонив голову набок, она стала что-то подсчитывать в уме, загибая на руке пальцы. Остановилась на трёх.

      – Три стакана.

      – Ну вот. – Елизавета Андреевна старалась говорить серьёзно. – А с похмелья, милая, в Америку не ездят.

      Затем, видя растерянное лицо девушки, она вдруг рассмеялась и, схватив её за руки, закружилась с ней:

      – Да и забудет он про тебя, твой Николай Иваныч, завтра же и забудет. А петь я тебя всё равно научу. Пошли спать.

      Прокричали третьи петухи. Собиравшийся было дождь прошёл стороной. На Петропавловской линии вновь появились караульные Анисим Чуркин и Еремей Кабаков.

      Анисим, опасливо глядя на дом Беэра, остановился, не доходя до него метров пятидесяти.

      – Никак господа угомонились. Тихо стало.

      Еремей скрутил толстую самокрутку, прикурил от огнива, зло сплюнул:

      – Вот жизнь! Им всё, а нам только кулак в рыло.

      Анисим согласно кивнул. Прикоснувшись к своему избитому лицу, сморщился от боли:

      – Я давеча ещё легко отделался! Этот Пох к Федьке Рябову из второй роты так приложился, что тот уже неделю в лазарете лежит. Зверюга!

      Солдаты, замолчав, торопливо прошли мимо генеральского дома, стараясь идти как можно тише. Анисим краем глаза успел заметить огонёк свечи в раскрытом окне второго этажа. Пройдя дом, Еремей вдруг схватил товарища за руку и зашептал ему на ухо жарко, зло, давясь словами:

      – Сбегу я отсюда, Анисим! Сил нету терпеть. К старообрядцам пойду, дальше в горы, к Чарышу. Там не сыщут!

      – Сыщут. Зараз в кандалах обратно и приведут. И на рудник. А там сто раз пожалеешь, что на свет родился. Так-то, брат Еремей.

      И столько было безнадёжности в этих словах, что поник головой Еремей, лишь затравленно оглянулся вокруг.

      – Мне унтер говорил, нынче Беэр в Тобольск едет, партию беглых встречать, – продолжал Анисим. – Из Тюмени, Ялуторовска ведут кандальников, и прямиком на рудники. Тоже, наверное, вроде тебя к старообрядцам уйти хотели. Семьдесят два человека.

      Еремей, сдёрнув свою шапку, перекрестился на купола начинающего выступать из предрассветной мглы Петропавловского собора:

      – Сюда по своей воле никто не пойдёт, разве что в кандалах. Только перемрут они