Именами вашими стоим. Евгений Георгиевич Балакин

на нездоровье, поднялся к себе.

      Елизавета Андреевна осталась провожать гостей. Христиани и Анечка Леубе принесли с собой из подвала пять бутылок шампанского, но пить их уже никто не захотел. Все порядочно устали и засобирались по домам.

      За Иваном Гавриловичем давно уже приехала его коляска, и кучер молча топтался в прихожей, не решаясь побеспокоить господ. Коляска эта была единственной на весь Барнаульский завод, и хозяин её, несмотря на плохие дороги, ездил только в ней. Вот и сейчас, хотя до дома Леубе было не больше пятидесяти метров, коляска, запряжённая двумя лошадьми и освещаемая несколькими факелами, стояла в ожидании перед домом Беэра.

      – Пойдёмте-ка и мы, любезный Козьма Дмитриевич, по домам баиньки.

      Леубе, облокотившись на своего кучера, что-то поправлял на своей обуви:

      – Вон, как распетушились не на шутку. А нам в нашем-то возрасте рекомендуется соблюдать покой. Вот и Пётр Адольфович вам то же самое скажет.

      Внезапно кучер Ивана Гавриловича, неловко повернувшись, наступил ему на ногу. Леубе, ни слова не говоря, вырвал у кучера хлыст и, коротко размахнувшись, ударил того по лицу. Кровавая полоса мгновенно поделила лицо несчастного пополам. У Леубе было несколько человек крепостных, купленных им за Уралом, и с ними он не церемонился.

      Перехватив возмущённый взгляд Фролова, Леубе, уже не пытаясь казаться любезным, принял холодное и высокомерное выражение лица:

      – Что!? Вероятно, я должен был испросить у вас разрешения на это? Так вот, со своими людьми я делаю всё, что захочу! Я, к вашему сведению, заплатил за них свои деньги.

      Парик у Козьмы Дмитриевича в очередной раз поехал на бок.

      – Вы должны знать, господин Леубе, что крепость на людей здесь, в Сибири, не распространяется! На это был особый царский указ. Здесь они либо свободные, либо принадлежат царской фамилии.

      Леубе хотел было что-то возразить, но, не найдя для этого русских слов, выругался по-немецки и хлопнул за собой дверью.

      Покачав головой, Козьма Дмитриевич вышел во двор вслед за ним. Вдоль аллеи, ведущей от центральной лестницы дома к улице, догорали масляные лампы.

      После суеты генеральского дома здесь было тихо и спокойно. Воздух, вобравший в себя ароматы смол, источаемых вековыми соснами, запахи полевых трав и дыхание великой сибирской реки, свободно проникал в лёгкие и наполнял их какой-то особой живительной силой. Природа всегда действовала на Козьму Дмитриевича умиротворяющее, но с самого детства он по-особенному любил ту её часть, которая была связана с прудами, озёрами и реками.

      Воду маленький Козя просто обожал. Летом он мог часами не вылезать из реки, пока кто-нибудь из взрослых буквально хворостиной не выгонял его из воды, позеленевшего от холода, выбивающего зубами мелкую дробь, но счастливого до невозможности.

      В имении его деда была большая старая водяная мельница. Это довольно редкое для тех мест сооружение с огромным колесом, крутящимся под напором падающей воды и поднимающим в воздух радужным